«Круиз по Стиксу», роман

                      *   *   *

Когда не можешь уснуть – ночи нет конца.

Марина осторожно отодвинулась на край, чтобы не разбудить мужа. Ночь воспоминаний! Ворошить давно забытое мучительно.

Вот и все, что у нее было в жизни! Вот эти двое – вкрадчивый мерзавчик Вадим и эта глыба молчания – ее муж. Еще кто? По мелочам: то одному, то другому нравилась ее улыбка, ее соломенная грива густых волос…

Многим нравилась. Но ни с кем не сошлась: не было вкуса к таким вещам. Не позволяла себе. А может, просто не нашлось такого, с кем захотелось «запутаться в паутине»? О, кто бы смог сплести такие путы, куда бы ей хотелось угодить?

Никто не смог.

Может, она просто глупая верная жена? Не пользовалась молодостью и возможностями?

Марина уткнулась  лицом в подушку. А сегодня что ее удержало? Подумаешь, унижение! Подумаешь, гордость! Ведь ей жить осталось всего ничего, при чем тут гордость? Почему бы не позволить себе приключение?

Ох, Марина, признайся! Ведь на дне что-то осталось! Всякий раз, когда ты его встречала, – как удар тока! Любви, или того, что зовут любовью и нежностью, не было. Но не было и безразличия. Хотелось унизить его, растоптать, подчинить. И подчиниться ему. Прикоснуться снова к нему. И что в нем такого? Скорее всего – ничего. Просто давняя память тела. Первая страсть. Первое пробуждение. Или первая рана, незаживающая, когда боль или страсть – не разберешь?

Позвонить ему… Согласиться увлечь себя в ту квартиру. Чтобы, наконец, исполнилось давно ожидаемое, несбывшееся, и оттого остро желаемое, с гнилым привкусом запретного плода…

Его руки… слабые, ненадежные…  его губы… подлые, лживые…

Не смог он ее забыть. И не сможет. Ибо такого совпадения больше не бывает. С ней у него был шанс. Для других он – до первого разоблачения. До первого предательства. А ведь есть в нем и тонкость, и ум, и понимание. Только что это значит в сравнении с его непрочностью, слабостью, эгоизмом?

Для мужа – не годится. А для любовника – в самый раз.

Марина перевернулась на другой бок. Когда же эта ночь кончится?!

Для любовника – годится. Только она, Марина, для любовницы непригодна. Что-то ее всегда останавливало. Гадливость какая-то… стыд?.. ущемление гордости? Какая глупость! Человек – такое же животное, когда дело касается инстинктов. Так почему же нет?!

Потому, что был Вовка.

Потому, что у Вовки был отец.

Потому, что когда мать изменяет отцу – ребенок несчастен. И не говорите, что это не чувствуется!

Разве это мало – семья? У нее есть семья: кот, сын и муж. А если сюда еще затешется Вадим – кому-то места не хватит. И пострадают все, даже если это будет место кота…

Марина встала и вышла на кухню. Кот увязался за ней: авось покормит? Марина взяла его на руки и села у темного окна. Знакомое мерзкое ощущение. Все-таки она больна. Что-то не так, врач прав. А не совершить ли напоследок глупость? А не унести ли с собой в небытие воспоминание о его руках и губах?

По полу зашлепали босые ноги: Вовка.

- Мам, ты тут?

Она прижала к себе сонного сына. Он обнял ручонкой и ее, и кота у нее на руках.

Ох, нет. Вадиму не протиснуться в это объятие. Мало времени осталось? Тем более жаль тратить его на чужих мерзавцев. Целовать оскверненными губами этот чистый лобик? Придумывать ложь, оправдывая украденные у ребенка часы для мужчины – часы, которым нет цены, которых осталось так мало?  

Впрочем, это кому как.

Если важнее мужчина – тогда вперед!..

- Мам, идем спать!

- Иду, мой родной…

                  *   *   *

Женщина была гораздо старше Марины. А мальчишка – такой же, как Вовка. Значит, поздний. Поздние дети, говорят, самые любимые… Марина знала, что есть еще старшая, замужняя дочь. А мальчик был хороший. Спокойный, послушный. Музыкальный. Рвения особого в нем не было, но не было и отвращения: музыка давалась ему легко. Впрочем, эта легкость была кажущейся: если ему укажут самый короткий путь – тогда легко. А если искать этот путь самому, продираясь сквозь дебри нот, тогда сонаты и менуэты – это джунгли, нехоженые леса, где до последнего такта и добраться невозможно. Марина указывала ему чуть заметную тропку, и чаща расступалась, и оказывалось, что эта фраза только чуть-чуть отличается от соседней, а вместе они – это уже полдороги пройдено. И все оказывалось не таким уж страшным и непонятным.

- А для чего же тогда я? – спрашивала Марина. – Если бы ты мог сам научиться – учительница была бы тебе не нужна. А сегодня мы остановимся здесь. Ты повторишь дома, и не заметишь, как выучил.

Он кивал в ответ. Чаще – не выучивал. Но через несколько уроков все-таки запоминал, и тогда дома дела шли лучше: играть выученное доставляло удовольствие. Обманом, лаской, похвалой, реже – строгим выговором, чаще – превращая урок в игру "на спор" (Спорим, за четыре раза не запомнишь этот отрывок? – Да я уже запомнил! – Не верю, докажи!), она добивалась от него многого. И это преодоление было ценно. Она раздувала огонек интереса к звукам, как могла. Задуть – просто. Достаточно накричать, поставить двойку, задать слишком много непосильного и потребовать выполнения – и он сломается. Уйдет. Потом будет жалеть, что научился так мало. Они все потом жалеют, это желание играть приходит позже, когда время упущено.

А сейчас, когда ему восемь, ему больше хочется играть в футбол. И так много надо, чтобы он с удовольствием сел и выучил…