«Круиз по Стиксу», роман

- Мы пришли сказать вам, что Олег больше ходить не будет, – начала женщина. – Сам он интереса не проявляет, а заставлять насильно я не хочу. Я сильно нервничаю.

Марина вздохнула: вот оно и пришло. Мальчик сидел с затравленным видом.

- Интерес приходит тогда, когда выучено и появляется умение. Тогда  становится легко, и поэтому нравится.

- Он плохо играет.

Какой категоричный тон! Мальчишка понуро опустил голову.

- Он играет неуверенно, потому что мало учит. Потому что он не думает наперед, не собран, он вообще рассеянный. Но это постепенно пройдет. Он выучивает в срок то, что ему положено выучить.

Если бы ты знала, как трудно заставить полюбить преодолевать трудности! С этим не рождаются – этому нужно учить. Но преодолевать – во имя чего?

Во имя той красивой музыки, которая зазвучит, когда все выучено. У мальчика хороший слух, он не может не полюбить ее.

- Если он ходит в школу и я плачу за обучение – он должен играть хорошо. А он хорошо не играет. К нам пришла знакомая с девочкой, она тоже ходит на музыку, так та девочка ни разу не сбилась, а Олег все время ошибался. Опозорил меня только.

- Та девочка, возможно, больше него сидит за инструментом.

- Вот и я это говорю! Я с ним села, чтобы он при мне позанимался, так он на каждом шагу останавливается! Сколько нервов это мне стоило! Валидол пила! А он расплакался и отказался ходить в школу. Что я могу сделать? Убить его, что ли?

Марина чуть не застонала от огорчения. Все хрупкое здание, возводимое ею за эти два года, рухнуло в один момент! Она представила, как проходил этот «урок», и ужаснулась. С ним нельзя так! Только уговором, только добротой – ведь он послушный и ласковый! – можно заставить его пройти самый трудный период, разбор и запоминание Когда маленький умишко занят разбором нотных знаков и соответствующих кнопок, и не до звуков, какие они издают! Как ни обращай на них внимание – он их не услышит. Он думает, куда поставить палец!

А потом приходят звуки. Когда пальцы, ноты и клавиши сложились в единое целое. И эти звуки начинают нравиться. И эту хрупкую радость надо культивировать, как редкое растение.

- Не надо нервничать. И убивать никого не надо. Надо сказать сыну, что вам очень нравится та музыка, которую он играет, и попросить его поиграть вам. И он из кожи вон будет лезть, чтобы доставить вам удовольствие. Он будет ошибаться и стараться исправить ошибки, чтобы не испортить впечатление. И ругать его за них не надо. Надо сказать, что все получится… если сыграет пять раз. Или восемь. А когда у него получится через три раза, выразить удивление и восхищение его быстротой. И он захочет доказать, что может еще лучше. Надо огорчаться и убеждать, что играть плохо – стыдно. Все равно как если бы ходить с грязными руками.

Но женщина не слушает Марину. Говорит, что у нее мало времени на все это, проще выпороть его, а еще проще, чтобы он сам садился и играл до тех пор, пока не выучит. И у нее есть  с кем сравнить. Может, у Марины сравнить не с кем, поэтому она считает его хорошим учеником?

Марина пожимает плечами, делая вид, что не поняла оскорбления. Это у нее-то "не с кем сравнить"! Как раз есть с кем! По сравнению со многими Олежка не безнадежен. Его можно научить любить музыку. Он полюбит ее – потом, позже. Он будет слушать ее и узнавать. Вот эта – органная. Старинная. Похожа на инвенции Баха, которые Марина Ивановна когда-то ему задавала, а он, лентяй, не хотел учить. Какая мощная, величественная музыка! Прямо дух захватывает! А эта – легкая, изящная, капризная, с внезапными сменами настроения от веселья до жгучей тоски – это, без сомнения, Моцарт. А эта, скрипичная, певучая, логично завершающаяся в каждом построении, – эта какая-то итальянская, вроде той сонаты Вивальди, отрывок из которой он играл вдвоем с Леной Рыбченко, что училась на скрипке…   

- Музыканта из него не получится, я вижу, – заявляет женщина.

Марина очнулась от мыслей о взрослом Олежке.

- Музыканты получаются редко. Но это нормально: они и рождаются редко. Хуже всего то, что и культурные люди получаются редко, хотя рождаются в достаточном количестве. Что-то им мешает стать по-настоящему культурными людьми. Хотя не такой ух большой грех – не отличить Бетховена от, например, Раймонда Паулса… Или не знать, что "Брамс" не междометие, а имя композитора…

- Это все общие понятия. А нервы портить на него я не намерена.

- Олежка, неужели ты не будешь скучать по нам? – спрашивает Марина. – А помнишь, как ты хорошо играл на концерте ансамбль с Сашей? И как вам все хлопали?

Олежка опускает голову и мычит что-то нечленораздельное.

- А чем ты будешь заниматься? – допытывается Марина.

- Не знаю… Может, на бокс пойду…

Марина смотрит на склонившуюся беленькую головку на худой шейке. Бокс!.. Для бокса нужны другие глаза – жесткие, волевые. Не сомневающиеся. А не эти – мягкие, правдивые и послушные. Мечтательные и отрешенные. И не этот чистый  голосок, выделяющийся в хоре, как серебряная ниточка в мешковине…

Тратить на него нервы…

А на что их тогда тратить?! Дети – это сплошные нервы. Потому что их любишь. Как можно любить – и не нервничать? Равнодушно любить? Как можно надеяться, что они вырастут сами, научатся всему сами, словно желание учиться – врожденное? Разве картошка может вырасти крупной, если за ней не ухаживать? Не лениться раз за разом уничтожать бурьян вокруг нее? Как можно надеяться, что сорняки не вырастут? На то они и сорняки. А ребенок, значит, не картошка. Его не надо окучивать, пропалывать чужое, сорное влияние. Его рождаешь – и все. И он получается сам. Умный. Грамотный. Культурный. Умеющий играть. И нервы на него тратить вы не намерены…