«Собачий тупик», повесть

Атлет, потея, как положено, оторвал гирю от пола:

– Мадам Пресман прогнала двух паршивых собак. Нинель пошла в наступление. Вы могли бы догадаться.

Герман Валентинович всплеснул руками и выронил тапок:

– Опять собаки?!

– Не понимаю, что вас удивило? Беспокойная у вас дочурка. Мои нервы уже на пределе. А мне после отсидки покой нужен, реабилитация.

– Боже мой, зачем же они так орут? У меня же лекция – отъезжанты богатые! Где Моисей? Пусть бы он увел Нинель со двора. Это только ему под силу. Мося! Мося!

А Мося прятался за портьерой. В руках у него была скрипка и он проникновенно водил смычком по воображаемым струнам.

– За костями для собак на Привоз поехал, – сообщил Жорж спокойным тоном. – Со вчерашнего вечера они с Ниночкой судили-рядили, сколько костей брать – пять кило или сразу десять.

Герман Валентинович распахнул дверь и фальцетом позвал Ниночку. Однако крики, лай и вой только окрепли. Патриций поспешно захлопнул дверь и собрался уйти.

– Что же вы за дочь не болеете? Она воюет за обездоленных собак, а вы не помогаете.

– Она всегда в громких спорах выходит победителем, – не без гордости ответил патриций на издевку Жоржа.

– Да, я вижу, она мастер дворовой риторики. И голосом Бог не обидел. Только это хорошо для горлопана-политика, а для хранительницы домашнего очага скорее недостаток. Так что вынужден выставить вам рекламацию на дочь. Такую особу в жены можно взять исключительно при наличии солидного приданого. Вы сколько за ней готовы дать? Только не скупитесь!

– Вас что-то не устраивает? – процедил Герман Валентинович.

– Основная претензия к характеру, если не брать в учет возраст. На нее кто-то может влиять?

– Безусловно. Тот, кого она полюбит. Кто станет ей опорой в жизни.

– Серьезно? Тогда потребуйте прекратить эти порожняковые базары с соседями. Вы ведь сейчас и есть ее опора?

Герман Валентинович пристыженно замолчал.

Мосичку по-прежнему не замечали, а он по-прежнему вдохновенно елозил смычком.

– Любой приличный скандал требует хорошего аккомпанемента, – бормотал раб. – Иначе вся Пересыпь зарыдает, что ей абсолютно противопоказано, учитывая несовершенство канализационного коллектора.

– Так вот, чтобы было всё ништяк, готовьте нехилое приданое, папа, – громко подытожил Жорж.

– И не надейтесь! Не про вашу честь! Ничего не получите! Не рассчитывайте! – Хозяин внезапно очутился на грани нервного срыва.

– Очень глупо. Зря вы со мной так, честное слово.

– Ничего, ничего! Комета уже близко! И Он – на ней. Скоро Он будет здесь. И разберется со всеми. И с тобой, Жоржик, разберется! И, чао, бамбино, сорри, Жоржик!

Задрав подбородок, Герман Валентинович удалился, держась за шкалик в нагрудном кармане, словно собираясь петь гимны.

– Шизофрения какая-то! – пожал плечами спортсмен в татуировках. – Он – это же я, кажись. А я давно здесь. Обживаюсь помаленьку. Планы разные… И как мне теперь с самим собой разбираться? – Жорж резко одернул портьеру. – Подслушиваем, молодой человек?

Мосичка, оказавшись с ним нос к носу, спрятал скрипку за спину и виновато улыбнулся:

– Есть грех – любопытен. Всегда страдал из-за этого порока. Вечно нарывался. Ведь никто не любит свидетелей своих неприглядных поступков.

– Осуждаешь меня?

– Осуждаю. Как не осуждать? Правда, сомневаюсь, что имею на это право. Я скромный раб, хотя и гений. Но Ниночку жалко. Она так тебя ждала, дни считала.