«Собачий тупик», повесть

– А ты, дурак, думал, что у нас взаимная любовь?

– Я не дурак, я артист!  – с достоинством возразил домработник. – Я надеялся, что выйдет она замуж, будет довольна, наконец, жизнью. Станет в доме тихо и спокойно, потому что она забудет о соседских кознях. И настанет время для музыки! А ты не оправдал моих ожиданий.

Жоржик загоготал:

– Ну, извини. Другие у меня функции. И предписания другие.

***

Что может быть банальней приготовления банкетного стола в одесском доме? Традиция – кушать как в последний раз – незыблема. Блюда делятся на обязательные и фирменные, характерные для конкретной хозяйки. Хозяйкой в доме пересыпских патрициев был Моисей. В нем боролись отвращение к труду любого рода и стремление блеснуть кулинарным талантом перед зачастившим к ним во двор участковым центурионом Станиславом Антоновичем. Правда, он не был приглашен к Ниночке на день рождения, но Мося все же надеялся…  А пока он утешался ненасытностью Жоржика, который твердил о своем неимоверном везении: «Этот город с его обычаем беспрерывно питаться подходит мне, ведь я чемпион в поедании флоры и фауны».

Короче, всеобщая страсть к полноте желудка подчинила себе Жоржа в два счета. Тем более, что желудков у него было, сколько требовалось. И они играли марш от голода каждые полчаса на всю Пересыпь, урча и квакая.

Но – не будем отвлекаться. Итак. В центре холла Мосичка накрывал банкетный стол. Герман Валентинович просматривал свою любимую «Камышовую правду» за позапрошлое воскресенье. К слову, старые газеты действовали успокаивающе на патриция, лишний раз убеждая в том, что все всегда проходит.

Ниночка, взгромоздясь на подоконник, торопливо подпиливала ногти. Праздничная прическа, на которую ушло все утро, увеличивала ее рост на целый аршин: неистовый начес окончательно превратил волосы в пегую паклю, торчащую строго вверх. Траурная тога с массивными  голдяками в форме эполет, должно быть, символизировала тоску по ушедшей юности.

Жорж старался не смотреть на свою расфуфыренную невесту, чтобы пища в его многочисленных желудках и желудочках не прокисла. Он вразвалку сидел за столом, демонстрируя голый татуированный торс, и в пятнадцатый раз накладывал салат в свою тарелку:

– Я зверски проголодался!

По мере роста его живота сизая русалка на нем тоже толстела и добродушно подмигивала Мосе, пошевеливая хвостом в такт желудочной перистальтике пришельца.

– Моська тебя час назад накормил до отвала. Подождал бы гостей, – грубовато отчеканила сквозь зубы Ниночка.

– Это твои гости, а не мои, а я должен хорошо питаться.

– Ты меня разочаровываешь, Жорж! – выпалила она, бросив в него пилочку для ногтей.

Пилочка на лету превратилась в волнистого попугайчика и выпорхнула в форточку.

Жоржик продолжал невозмутимо есть с тихим хрюканьем.

– У меня сегодня день рождения, а ты мне ни одного комплимента не сделал. Да и подарка от тебя я не получила.

– Посуди сама, на какие шиши мне подгоны делать? Меня всего две недели назад из-за ограды выпустили. Вот проверну одно дельце, выборы выиграю, тогда...

– Я не верю обещаниям.

Она встала с насиженного места, и покачивая начесом, уплыла вон.

– Дело твое, – бросил ей вслед равнодушный жених.

Герман Валентинович, кряхтя, сложил газету, собрался что-то сказать, но вернулась дочь, и он умолк. Ее возвращение было торжественным – она несла вазу с целым снопом свежесрезанного камыша. Поставив букет посреди стола, она повернулась к жующему Жоржу, и лихо подбоченясь, сообщила:

– Вот Моська цветочки мне принёс с Полей Украшения, а ты – нет.

– Он боится, что его выгонят, – объяснил Жорж, продолжая поглощать салат и бифштексы.

– А ты не боишься?