«Твори, выдумывай, пробуй», повесть

Совпадение было не из радостных. Еще больше – если было куда больше, пессимистично подумал Гриф, – его опечалило воспоминание о прелестях копрофагии, которым он посвятил два рассказа и половину романа «Молоко». Похоже, Гриф начал прослеживать логику членов богомерзкого Фонда… От эдакого открытия он содрогнулся непроизвольно – и был вознагражден радостными криками негодяев. Они радовались, что жертва пришла в себя, и состоятся прочие запланированные увеселения.
 – Ну вот и славненько, вот и ладушки, так сказать, – причитал над Грифом голосок Пандина. – Наш дорогой Роберт пришел в себя. Здоровый организм, крепкая голова, стальные нервы… Замечательно, так сказать, замечательно! Пойдемте, любезный вы наш, сахар вы наш, так сказать, медович! Музей заждался!
 – Слушайте, – из положения лежа проговорил Гриф, понимая, что разыгрывать дальнейший обморок перед ними бесполезно – опять током ударят или, не дай Боже, резать по живому начнут, чтобы проверить, не симулирует ли он, – я устал, я вами измучен. Не могли бы вы сказать, что вам всем от меня надо? Я согласен на любые ваши условия! Только прекратите экзекуции! Вы вначале говорили о каком-то ко мне предложении. Я даже догадываюсь, в чем оно состоит… Денег? ради Бога! Сколько? Все отдам, по миру пойду, но заплачу вам, только отпустите!..
 – Рано сломался, – сурово бухнул коннетабль. Он всегда говорил кратко и грозно. – Хиляк!
 – Помилуйте, Роберт, о чем вы говорите? – обиделся Пандин. – Денег? Нам? Вы смели предложить нам денег? Господа, он смел оскорбить нас подачкой! Вы что, не поняли, куда пришли?..
 – Нет. Вы же все скрываете от меня!
 – Не всё, а только то, что вас, так сказать, ну никак не касается, но дело-то, золотой мой, не в этом! Неужели вы не сообразили, когда сюда вошли, что здесь крутятся деньги – не вашим гонорарам чета? Вы знаете, сколько стоит выкупить особняк с видом на Кремль? А расценки на декор и дизайн интерьера представляете? А на хорошего повара?..
 – А на незарегистрированные трупы в морге? – в тон ему поддакнул Гриф. – Понимаю. Я не хотел вас обидеть. Я просто ищу выхода отсюда… в смысле, возможность выкупа. Вам ведь что-то нужно от меня! Просто так ведь не станете огород городить?..
 – А вот сейчас мы с нашим золотым мальчиком посмотрим наш музей, и больше нам от него ничего не надо, – вкрадчиво произнес Пандин. – Нет, впрочем, есть еще замечательная фермочка, но до нее, будем откровенны, не все дотягивают…
Невозможно описать гамму переживаний, которую вызвало в Грифе это рассчитанное заявление Пандина. На какое-то время он, парализованный ужасом грядущей смерти, оказался послушной игрушкой в руках нарядных подонков. Не хуже той безвестной покойницы… Его подняли с лежбища – естественно, оно оказалось свободным прозекторским столом, но, осознав сей факт, Гриф почти не отреагировал, только дышать ему стало еще труднее. Его издевательски отряхнули («Музей, так сказать, культурное учреждение, а у вас, извиняюсь, блевотинка на брючках и смокинге, надо же это безобразие убрать!») – он замедленно, как во сне, поднимал руки и тяжело поворачивался вокруг оси, подставляя бока эстету Лампионову, старавшемуся с губкой. Его «взболтали» за плечи и заставили держаться ровно вертикально – он напряг позвоночник, чудившийся бескостным. Наконец, его повлекли, как на заклание… почему как? – отстраненно подумал Гриф и даже не испугался. То было правдой, что он «сломался».
Музей впечатлял. Он оказался точной копией камеры пыток – но не конкретно-исторической, не камерой пыток, устроенной опричниками в Александровской слободе, и даже не той, что оборудовал в замке Шаакен специально для туристов его новый хозяин, коммерсант… Это была, как и все интерьеры страшного дома, «усредненная» пыточная камера, объединяющая массовые представления о зловещих застенках сразу русского и европейского средневековья. Дыба, на которую вздергивали русских раскольников, соседствовала здесь с «железным шлемом», любимым инструментом испанской инквизиции, и «железной девой», футляром с гвоздями в человеческий рост, что был не в каждодневном обиходе святых отцов – неужели потому, что запредельно «жесток»?! Короче говоря, больше всего застенок походил… на камеру пыток, которую Гриф, руководствующийся теми же образами из области банальной эрудиции, описал в романе «Сыворотка», где причудливо переплетались сцены, разделенные пятью столетиями, но более ничем... И точно так же, как на страницах любимой книги Грифа, в угловом очаге жарко пылал огонь…
Обозрев глазами готового околеть на суше судака уголок «Даешь садо-мазо!», Гриф окончательно убедился, что засекреченные маньяки проделывают с ним то же, что он «проделывал» со своими героями. Но, извините, есть же разница – «кромсать» выдуманного персонажа, даже не имеющего прототипов, или живое человеческое тело?!
Тут на первый план выступил архивариус, Бенедикт Спинозятин, и забегал по мрачному помещению, как завзятый экскурсовод. Он испытывал, видно, несказанное удовольствие, указывая Грифу на орудия кровопийц и подробно рассказывая обо всех тонкостях их применения: «Полюбуйтесь, клещики, целый набор… Эти – для особо деликатных частей тела… гениталии, у женщин – сосочки… Эти – для пальчиков, ушек там… Эти – для мяса погрубее… Это кузнечные меха, незаменимы для допросов с пристрастием… Это не очень интересно, это просто дыба, орудие грубое, без фантазии, однако иногда эффективное. А это гордость коллекции, наша «железная дева» – вы с этой строгой леди не знакомы? Сейчас отличный шанс познакомиться!..» 
За метаниями архивариуса и его возбужденной речью равнодушно следили палачи в масках до середины лица, только губы и было видно, толстые мокрые губы любителей простых плотских кайфов... Они обменялись лапидарными репликами: «Ну что, Митяй, приступим?» – «Давай, Джимми!»