«Янтарная комната», окончание романа

7
Темнело. Быстро зажигались огоньки, один за другим. Людей в вагоне было неожиданно мало. Марина сидела у окна, прислонившись к Сашиному плечу.
– Можешь уснуть, – предложила Сашенька. – Положи мне голову на колени и спи. Тяжёлый получился день. Напрасно мы не остались у родителей. Смотри, папку совсем сморило.
Отец сидел, чуть съехав набок. Голова его раскачивалась в такт ходу электрички. Несколько раз он начинал всхрапывать, и тогда Марина легонько толкала его ногой в коленку. Она была так довольна, так гордилась тем, что он совсем трезвый! Почти совсем. Во всяком случае, дедушка опьянел сильнее. Не говоря уж о дяде Косте. Тот вообще уснул при всех гостях, даже свой именинный торт не попробовал…
Марине очень хотелось остаться на ночь у бабушки с дедом. Конечно, без Юли у них скучновато. Но зато можно спать на Юлином диване. А утром разглядывать красивые штучки, которые дедушка навёз с разных концов света. Вроде бы и знаешь уже всё, но каждый раз обнаруживается что-то новое. А как здорово просыпаться утром от звона бронзовой рынды!
Странный он, дедушка… Вроде бы строгий, неприветливый, – но всё, что он делает, всегда неожиданно и забавно. А бабушка наоборот: вроде и добрая, и весёлая, – а скучно с ней. Всё время боится чего-то. Зато она лучше относится к Марининому отцу. Но если по правде – то и бабушка, и дедушка отца не любят. Просто не показывают этого. Впрочем… Другие относились бы к нему ещё хуже.
В их присутствии Марина старается быть с Сашей особенно ласковой, особенно заботливой. Чтоб они не боялись за Сашеньку, не думали, что Сашеньке плохо. Да ей и не плохо. Иногда вообще бывает так чудесно! Так!.. Особенно, когда папа возвращается с работы вовремя и трезвый.
Между прочим, в последнее время он пьёт совсем редко. Но всё равно… Они весь день ждут его и боятся. Особенно – Саша. Она ничего не говорит, но с половины четвёртого, с четырёх начинает смотреть на часы, выходить на веранду. Марина знает, когда на Сашу нападает страх. Это видно по затылку её. По спине. По движению рук: как она ложку берёт, как луковицу режет. Всё по-другому, по-особому. Такая тоска! И тоска эта сразу передаётся Марине.

Хорошо, что Сашины родители далеко. Они переживали бы. Саша, конечно, всё от них скрывает. Если бы хоть раз, после очередного скандала, она позвонила бы и рассказала про… Они бы тут же за нею приехали и увезли к себе.
После того случая – после самого страшного – Марина сама просила её бросить отца на Алёшку и уехать вдвоём к дедушке с бабушкой. И даже Сашин дом бросить, хотя и Саша, и Марина очень его любят. Но в том доме от него разве спрячешься? Замки старые – да и что ему замки… Пришёл бы, выломал бы окно… Ему и дверь выломать ничего не стоит. А дедушку он боится. И Юлю. И бабушку. И тётю Валю. В городе им совсем просто было бы спрятаться от него. А в Сосновом бежать некуда.
Честно говоря, Марине всегда немножко страшно. А как иначе? Ведь он и до того случая долго не пил. И домой пришёл не буйный. Сам хотел пораньше лечь. Саша разрешила Марине допоздна смотреть телевизор. А потом постелила себе в её комнате, чтобы не разбудить отца.
Марина проснулась от крика и грохота, в темноте увидела, что Сашенькина постель сдёрнута с дивана. Одеяло вообще валялось в дверях – будто скорчился на боку мёртвый человек. Марина испугалась и не сразу решилась встать. Съёжилась от ужаса. Проще было думать, что это ей снится. Никогда она не слышала от отца таких слов! И голос был не отцовский – какой-то вязкий, булькающий… Но Марина знала: это не сон. "Ты живёшь за мой счёт! Я горбачусь на работе! Целый день! Жилы рву! Чтоб купить тебе лишнее платье! Чтоб покупать тебе книжки дурацкие! Инфанты твои Маргариты! Имею я право отдохнуть, как мне хочется? Что ты мне в глаза плюёшь, унижаешь меня?!"
Саша отвечала что-то плачущим сдавленным голосом. Слов было не разобрать.
"Всё равно! Лучше б ты ругалась! Ты не имеешь права на меня так смотреть! Это ты виновата! Твои! Вы! Евреи! Споили меня – а теперь смотришь! Упрекаешь! В постель отдельную пошла! За ребёнка прятаться! Кто ты такая, чтобы я перед тобой унижался?! Я не должен у тебя спрашивать разрешения! … Ничего! Пусть слышит! Ты и детей у меня отбила! Они тебе в рот смотрят, а на меня наплевали! Наплевали! Наплевали! Я им теперь не гожусь! Они теперь интеллигентами заделались!"
Марина уже бежала по коридору, уже различала слова в сиплом Сашином хрипе: "Не надо, Толенька, не надо!" Казалось, он трясёт её за плечи.
Уверенная в том, что дверь заперта, Марина дёрнула ручку изо всех сил и от неожиданности отлетела вместе с дверью, ударилась спиной о стену. То, что происходило там, в спальне, она видела какую-то секунду. Но и за секунду всё успело врезаться в память, и это уже действительно было похоже на сон. Длилось, длилось по своим непонятным, особым законам. Секунда тянулась, тянулась… Будто замедленная съёмка в кино. В горах тряпья – длинные Сашины ноги, бестолково бьющиеся в темноте… спина отца, его рубаха, натянутая на одну руку…
Марина метнулась от этого всего как можно дальше, к дверям кухни. Она почти случайно оказалась в том углу, у выхода на веранду, где за обувным ящиком стоял топор. Топор показался ей совсем лёгким, и Марина ринулась в спальню, на ходу поднимая его над головой, до судороги зверея от Сашиного крика: "Доченька, не входи! Доченька, не входи! – И совсем уже визг: – Брось топор! Не смей!! Марина…"
В лунном луче на секунду проявилось изумлённое лицо отца. И тут же, отшатнувшись, он с грохотом повалился куда-то направо, вниз, оставив серебристую пустоту на том месте, куда вонзился топор.