«Янтарная комната», окончание романа

Марина чувствовала, как хочется отцу, чтобы она обернулась к нему, повисла на нём, заплакала… Но она не могла. Единственный человек, к которому ей хотелось прижаться и плакать, – умирал сейчас на третьем этаже, и туда не пускали.
– Дай мне тоже, – попросил Толик.
Так и стоял с протянутой рукой, пока она доставала пачку. Долго смотрел на сигарету, будто не знал, каким концом её всунуть в рот. Неуклюже прикурил. Вид у него был… Как у мальчишки, которому кто-то пообещал, что от этой сигареты у него тут же пройдёт зубная боль. И вот он втягивает старательно дым, а боль не проходит.
Снова заскрипела дверь, распелась протяжно. Алёша пропустил вперёд Аркадия, примостился рядом с отцом.
– Ну что? – спросил Толик, пытаясь голосом изобразить надежду.
– Ничего нового, – ответил Аркадий.
Марина подумала, что вид у деда – обыкновенный, такой, как всегда.
Когда-то, в самом начале, она боялась деда. Именно из-за этого мрачного вида. Казалось, все вокруг живут себе, веселятся, потому что не знают чего-то плохого. А он – знает. И молчит, жалеет их. Сыплет вокруг свои конфеты, подарки, шутки…
– Может, надо, Аркадий Давыдович, дать кому-нибудь денег? Вы пообещайте. Скажите, кому надо, что у нас есть. А мы продадим что-нибудь, одолжим… Пусть ничего не жалеют!
– Да я уже сунул… И тем, кто хотел брать, и тем, кто не хотел. Давайте так… Раз к ней всё равно никого не пускают, вы идите домой. Нечего вам тут мучиться. Поспите дома, а я тут посижу. Вечером кто-нибудь меня сменит.
Все как-то неожиданно легко согласились. Алёша застегнул куртку, пошёл ловить такси. Машина выехала прямо ему навстречу. Оттуда вышла женщина в шубке, помогла выбраться старухе. Алёша поговорил с шофёром и, придерживая дверцу, помахал своим.
Аркадий смотрел, как Толик, неуклюже перебирая костылями, одолевает высокий порог. В тамбуре стало холодно. Но Аркадий не уходил, ждал, пока они уедут.

1
Ещё с лестницы, издали Сергей увидел красные и голубые полоски в дырочках почтового ящика. С тех пор, как родители перебрались в Подмосковье, он не получал писем. Ну, иногда деловые, от галерейщиков из Брюсселя или Лозанны. Но те конверты выглядели совсем по-другому.
Обычай посылать друг другу поздравления по почте давно зачах, а то Сергей решил бы, что кто-то поторопился поздравить его с днём рождения.
Почему-то с самого начала эти пестрящие полоски показались ему зловещими. Он открыл ящик. Почерк на конверте был незнакомый. Школьный какой-то. А вот обратный адрес…
Он подержал письмо на ладони, пытаясь вспомнить, кто же там жил, в пятьдесят шестой квартире Серого дома. Закорючка, стоящая после обратного адреса, ничего ему не говорила. Сергей начал надрывать конверт, но малодушно передумал. Вышел из парадного, постоял на пороге, привыкая к свету, вдыхая запах наступающей зимы. На фоне светлого неба редкий снежок был почти незаметен. И непонятно было, откуда ветер сметает под кромки тротуаров мелкую белую крупу.
Сергей поднял воротник, дошёл до автобусной остановки, снова нащупал в кармане письмо. Но тут из-под моста показалась быстро растущая жёлтая морда автобуса.
Автобус был переполнен. Дверь, захлопываясь, больно прошлась по лопаткам Сергея.
Возле метро народ активно схлынул, и прежде чем новые пассажиры заполнили салон, Сергей успел занять неудобное место над колесом.
Москва за окном выглядела пронзительно ясной. Бывает иногда такая странная ясность, неожиданная – после бессонной ночи.

Он знал, о чём написано в письме. Он всегда знал, что когда-нибудь получит его. Не понимал только, как это Аркадий не позвонил сразу его родителям. А может, родители всё уже знали, но решили скрыть от Сергея? Не хотели, чтобы он уезжал с тяжёлым сердцем…
Он вышел на одну остановку раньше: решил пройтись пешком через парк. В парке было совсем пусто. Сергей остановился, сощурился. Это стоило бы написать. Ясное утро, на грани осени и зимы. Снежная крупка… Жаль, нет времени даже для беглого наброска: до отъезда надо разделаться с кучей дел. Кровь из носу – спихнуть заказ. Напрасно Сергей за него взялся. Всё же отвык он от графики. Тем более – от такой жёсткой.
Несколько лет назад на это письмо он бы реагировал совсем по-другому. Как? Вообще-то он не мог себе представить, как именно. Конечно, не рыдал бы, не убивался… Но и не был бы так спокоен. Сейчас ему мерещилось что-то необыкновенно гармоничное, прекрасное в сочетании светлого утра, ажурных ветвей – и нераспечатанного письма, светлого ухода, восхождения.
Ему вдруг привиделось лицо Сашеньки. Чёрно-белое, затерявшееся среди чёрно-белых ветвей. Она смотрела с чуть печальной, чуть высокомерной усмешкой тяжело больного человека, знающего, сколько ему отмерено до конца. Сергей подумал с изумлением, что такое вот лицо у неё было всегда. Даже в тот день, когда он увидел её сверху, в розовом пальтишке, с двумя длинными косичками. И смешными взрослыми серёжками.
Что-то колыхнулось в нём по-давнему. Тогдашняя обмирающая детская нежность, детская влюблённость, какую взрослый пережить не способен.
Может быть, если бы у них с Сашей сложилось всё иначе, он её – взрослую – не любил бы так. Вечно сравнивал бы свои чувства с тем, что испытал ребёнком, впервые увидев странные удлинённые глаза.
Господи, как чётко запомнился тот её взгляд! Будто она знала всё наперёд. Про сегодняшний день, про снег по углам, про то, как Сергей будет идти по сухому асфальту и вспоминать.