«Проза жизни», рассказ

       –  Сукой буду, самооборона. Он меня – тыць! Тыць! Я ему – тпру! Он опять – тыць-тыць! По ходу и у меня планка бац! Ну и я его хрясь! А он, бля, брык… И с копыт… Да ещё, падая, виском об угол – херак! Я к нему! Хер там! Допрыгался. – Питон изобразил сочувствующую мину. – Жалко, конечно. По глупости. Ни за что. Типа. Малой совсем, туда-сюда… Ну и всё такое…

       –  Да мне, –  кричу ему в самую морду, –  по барабану! Меня бесит, что ты без моего ведома лезешь туда, куда тебя никто не просит! Ты понимаешь это, животное, или нет? Совсем рамсы попутал?

       –  Понимаю, –  буркнул Питон, виновато потупив свои обкуренные зенки.

      Ну что ты с ним будешь делать? Я так его, дурака, и спросил:

       –  Что мне с тобой, дураком, делать?

       –  Может, пыхнем?

       –  Тьфу! У тебя одно на уме! Идиотина!

       –  Так я ж так… Разрядить обстановку.

       Мне осталось только рукой махнуть.

       –  Забивай, –  говорю, –  пойду пока Ренатке звякну.

       –  Привет ей передавай, –   весело попросил Питон.

       –  Хорошо.

       –  Она мне понравилась.

       –  Мне тоже.

   Такие, мля, дела…

   Я Питона не виню. Все мы друг друга стоим! Да хули далеко ходить! Вот, к примеру, я. Ко мне тут неделю назад припёрся на ночь глядя знакомый следак. Чувак в принципе неплохой, хоть и мусор. Я  провёл его на кухню. Забодяжил чайку. Он принялся меня расспрашивать о жизни. Чё да как. Ну я, понятно, говорю, мол, с прошлым давно в зявязке. Живу, дескать, как все нормальные граждане. Честно. И даже пишу книгу.

       –  Ну и какое название? – спрашивает он, зло усмехнувшись. – «Былое и думы»?

      Я  начал что-то сочинять, но он меня перебил.

       –  Тут, –  говорит, – пришили одного знаменитого журналиста. Так вот, писатель, почерк явно твой.

       Не успел я пикнуть, как он стал уверять, что пришёл вовсе не поэтому. А как частное лицо к частному лицу.

       Оказалось, у него есть дочь. Она при смерти. Нужна срочная операция. Причём за бугром. И стоит операция – до хрена и больше. Таких денег у него нет и долгонуть не у кого.

      Я спрашиваю:  «Сколько требуется?»

      Он говорит –  двадцать тысяч баксов минимум. Только на операцию.

      Я  говорю:  «Медицинский девиз  –  «жизнь или кошелёк»».

      Он бубнит, мол, дочь –  это самое дорогое в жизни, тебе, дескать, этого не понять.

     «Я попробую, –  говорю. – Тем более, недавно я сам мог папой стать. Лэвэ – не проблема. Проблема в том, что в долг я не даю. Принципиально. Принцип у меня такой – не давать в долг, и пиздец!»

     Затем меня, что называется, понесло.

     «Но, секундочку, – говорю, – я могу скатать с тобой на бабки. В очко. Всего одну партейку. Если выиграешь – плачу наличкой. Двадцать кусков. Без отдачи. Но если пролетишь, то прямо тут, при мне… застрелишься».

     Не знаю, какой бес меня попутал. О чём я думал, творя подобный закидон? Замыкание!

     Легавый спрашивает:

     –  Ты серьёзно?

     –  Вполне, –  говорю.

     –  Точно?

     –  А то!

     –   Но… не понимаю… Зачем тебе это надо?

     –  Да так… Хочу поглядеть, на что ты ради дочери способен.

    Он молчит. Думает. А я подначиваю:

     –  Ну чё, сдрейфил? «Самое дорогое в жизни» или дороже жизни ничего нет?

     –  Помог бы ты мне, я бы тебе тоже потом помог.

     –  Нет! – говорю твёрдо. – Либо играй, либо проваливай.

    И беру с подоконника картишки. Стою перед ним, значит,  перетасовываю…

     –  Без обмана?

     –  Будь я проклят! – говорю. – Какой обман! Моё слово дело гнёт!

     –  Ладно… сдавай!

    Ну, думаю, пошла жара. Хотя какая жара? Минутное дело…

   Раздаю.

    Пауза…

    Он с дрожью в голосе прохрипел:

     –  Девятнадцать…

     И смахнул капельки пота, выступившие на лбу.

    А я две карты хлоп на стол – двадцать одно.

     –  Очко!

     Причём я не махлевал. Всё по чесноку!