«Проза жизни», рассказ

  –  Погляди на себя, Питон, ну какое отношение ты имеешь к батюшке. Ты не вписываешься в наш экипаж.

  –  Я впишусь.

  –  Ты нас попалишь.

  –  Я тоже могу быть попом.

  –  А прикид?

  –  Достану!

  –  Не успеешь…

  –  Успею!

  –  Железно?

  –  Ёбсель! Слово!

  –  Лады, если успеешь – ты с нами.

   Питон исчез.

   Время че! Настенные котлы пробили десять.

   За окном моросил чит. По топталовке, прикрывшись зонтами, шмыгала разношёрстная публика. Туда-сюда, туда-сюда… Муравейник, в натуре. Как там у Цоя? «Муравейник живёт, кто-то лапку сломал – не счёт». Лапку? Тут люди жизни ломают себе и другим… И теряют жизни… и свои, и чужие…

   А часики тикают… Время идёт!

   Это философ один задвинул, помню! Мы говорим, время проходит. Дебилы! Время стоит, проходим мы! Как-то так, короче.

   Без пятнадцати два явился Питон, одетый католическим монахом хрен знает какого века.

   Я чуть не упал!

  –  Где ты это раскопал?

  –  В театре.

  –  О Господи, –  пробормотал я, –  едрит-гибрид, ты нас попалишь.

  –  Не поминай всуе имя Господа твоего.

   Это Питон сказал. И от распирающего его самодовольства давил гигантскую лыбу. Ну не конь?

   Итак, мы поехали втроём. Я за баранкой, а эти двое архаровцев разместились у меня за спиной.

   Байрон был ужасно мрачен. Питон, напротив, не в меру весел и болтлив. Разошёлся, придурок. Он на полном серьёзе и, главное, натурально так вошёл в образ монаха, что прямо-таки доводил меня до белого каления своим полуфевральским поведением. Но скоро я перестал принимать близко к сердцу большинство его кисловатых шуток и, прикинувшись шлангом, равнодушно отшучивался.

  –  Крепка ли твоя вера, сын мой?

  –  Слаба. Как тёлка на передок.

  –  Я помогу тебе, сын мой.

  –  Только материально.

  –  Я помогу тебе укрепить веру в  Бога.

  –  Я атеист, лошара!

  –  Ты поц. И Бог тебя покарает.

  –  Зашибётся пыль глотать!

  –  Бог, как известно, не фраер, он видит всех, кто живёт не по понятиям.

  –  Так он типа тихаря, который пасёт за всеми и за каждым в отдельности?

  –  Он не тихарь, а наш Спаситель!

  –  От кого же он нас спасает?

  –  От самих себя.

  –  Вот это да! А кто его об этом просит?

   Питон почесал свою тыковку и ответил:

  –  Все.

  –  Я его ни о чём не прошу.

  –  Не просишь, но в помощи нуждаешься!

  –  Да ну?

  –  Ты грешишь, и на Страшном Суде это всплывёт!

  –  И сколько мне светит?

  –  Вечность в аду!

  –  В аду? Там, видать, пострашнее, чем на Лукьяновке?

  –  Да, тебя ждут ужасные муки. Черти…

   Я переспросил:

  –  Черти?

   Питон кивнул:

  –  Да, там полно чертей…

   Я ухмыльнулся:

  –  Ну, «чертей» везде полно.

  –  А там они начнут тебя опускать.

  –  Чертуганы начнут меня опускать? Какой  дикий беспредел!

  –  А потом будут тебя пытать и мучить…

  –  За что? – я с понтом очканул.

  –  За то, что ты нарушал все десять заповедей.

  –  Откуда же они об этом узнают?

  –  Им скажет Бог.

  –  Ах вот оно что! Кстати, а ему не в падлу сотрудничать с чертями?

  –  Так он же не напрямую! Через Дьявола! А Дьявол –  его старый однокорытник. Почти кореш!

  –  Если они настолько тесно повязаны, может, Дьявол меня отмажет?

  –  Да ни в жисть!

  –  Почему?

  –  Потому что он никогда ни за кого мазу не держит. Ему всё по барабану.

  –  Значит, мне труба?

  –  Понятное дело! Кранты.

  –  А круче Бога никого нет?

  –  Никого.

  –  Вот это лажа!

  –  О чём я тебе и толкую.

  –  Единственный выход – идти к Богу на поклон?

  –  Верно!

  –  Шестерить перед ним?

  –  Точно!

  –  Шнурковать?

  –  Именно!

  –  Какой беспредел, в натуре! Реальный такой беспредел!.. Махровый!..

   Мимо проносились длиннотелёсые тополя.

   Тёмные тучи на небе прохудились, и местами сквозь них пробивались солнечные лучи, которым удавалось, пробежавшись по капоту, на мгновенье ворваться в салон нашей тачки, а затем, очутившись, должно быть, на крыше, спрыгнуть на бампер и тут же упасть без движения на асфальт, ожидая следующей машины.

   Скорости не сбавляли. Время всё равно не догнать, но скорость приятно холодит душу…

   Я и Питон продолжали острить по поводу Бога, десяти заповедей и прочей лабуды, и тут вдруг Байрон спросил:

  –  А кто из вас реально, без понтов, думал о Боге?

   Я чуть подумал и сказал:

  –  Было бы хорошо, если бы мы думали о Боге, а Бог думал о нас.