п'ятниця
«Проза жизни», рассказ
Я закурил и осмотрелся. Народу в шалмане было не густо. Мужская компания, человек пять, в другом углу зала. Одинокий хмырь у входа. И пожилая пара у окна, за два столика от нас. Лабухи – два гитариста, ударник и певец, который иногда брался за саксофон, – лабали так громко, что слов песни почти нельзя было разобрать. Что-то грустное. То ли «отпустили на волю», то ли «запустили по полю», а может, даже «наступили на Колю». Последнее всего вероятней, уж очень печально было выражение лица поющего.
– Зойка залетела, – сказал Питон. – Может, от меня?
– Ты что, её трахал?
– А кто её тут не трахал?
– Я.
– Почему?
– Не знаю. Не хотел.
– Да я тоже не хотел.
– Но ведь ты её трахал.
– Да я так, нехотя.
– Понятно.
Мы помолчали.
– О Байроне ничего не слышно?
– Ничего, – ответил Питон. – Босс говорит, что на следующий год мы все переберёмся в столицу и его можно будет вернуть.
Раньше мы тусовались втроём: я, Питон и Байрон. Байрон это кликуха, а не фамилия. Такую укропную прозу Байрон получил за свою шизу: в свободное время он на полном серьёзе кропал стихи. Такая у него шиза была – стихи писать. Стихи, кстати, ничего, уматовые…
Я забил стрелу на восемь,
Я стрелы не отменял.
Не причепала ты вовсе…
Кинув, стало быть, меня.
Полюбить такую кобру!..
Не фартовый человек!
Ты, овца, попала в торбу –
Не расплатишься вовек.
Не Пушкин, конечно. Но были у него стихи и душевные, от которых у нас с Питоном срывало крышу от восторга.
Родная, здравствуй! Как ты там живёшь?
Мне тошно, говорю тебе без фальши.
Как жаль, что ты когда-нибудь умрёшь,
Как хорошо, что я умру чуть раньше.
Тебя одну по жизни я люблю,
И потому я первым сдохнуть должен.
Здесь не трамвай, здесь я не уступлю.
Я так решил, иначе быть не может.
– Ну чё? – спрашивал Байрон, прочитав что-нибудь в таком духе.