«Високосный дневник», повесть

Гоша говорил, как он соскучился по Юльке, как остро почувствовал тоску по ней. Мысль о скором свидании скрасила его бестолковое лежание на полу в жарком гостиничном номере, где люди дожидались окончания неразберихи и возможности отправиться по домам.

38

Проливной холодный дождь загнал Юльку с Гошей в квартиру Бориса. Они оказались неподалеку, гуляя по городу, промокли и замерзли.

– Если бы не этот ливень, наверное, я никогда не удостоился бы приглашения. И что такого тайного в этой съемной комнате? – ворчал Гоша, отряхивая мокрую куртку в темном коридоре.

– Ты притихни, соседка старенькая, и она приболела. Проходи в мою комнату. Я чайник поставлю и бабу Дору проведаю.

Гоша вошел в Юлькину комнату и уселся на софу. На журнальном столике были разложены какие-то бумаги. Присмотревшись, он понял, что это письма. Юлька, по-видимому, писала кому-то. Крупный, ясный почерк зацепил его взгляд, Гоша невольно прочитал:

«Здравствуй, Боренька! У меня все нормально, и я по-прежнему скучаю. Смотрю итальянский фильм «Спрут». Там Коррадо Катани очень похож на тебя, просто одно лицо. Только глаза у него одинаковые. Но это я так, не серьезно. Конечно, таких, как ты,  больше нет…»

Письмо обрывалось, авторучка лежала рядом. В стороне – пухлая стопка исписанных тетрадных листков. Гоша не мог устоять, и его рука невольно потянулась к ним. Он стал жадно пробегать их глазами, строку за строкой.

«Юленька! Нежная моя, бесценная! Вот и настало время написать… Молчал не потому, что не хотел писать тебе, – я  хотел! Но мне необходимо было привыкнуть к войне, а для этого понадобилось больше времени, чем я рассчитывал. Но человек приспосабливается ко всему. Воюю потихоньку. Здесь много  рутины. Служба  как служба. Тоскую  по тебе до волчьего воя…»

Гоше некогда было переворачивать листки писем, чтобы прочитать полностью, он быстро отбрасывал одно письмо и лихорадочно принимался за следующее.

«…Умоляю, постарайся избавиться от всего, что порабощает тебя, ограничивает свободу, неоправданно ограничивает, – от четырнадцатого, от этой невеселой переписки со мной. Если тебе это поможет, я готов лишиться единственной радости на какое-то время. Нельзя растворяться в других! Я запрещаю тебе! А впрочем, какое на это у меня право? Смотри сама, я просто ревную тебя, ревную!»

Стены внезапно съехались к центру комнаты, словно сгустив воздух. Гоше стало трудно дышать, в мозгу стояло монотонное гудение, словно маяк завел свою противотуманную песню.

Эти письма, случайно попавшиеся ему на глаза, расставили все по местам, все, что Гоша так долго и упорно не желал замечать. Вот почему Юлька уклонялась от ответа на его настойчивые предложения пожениться и, никогда не строя общих с ним планов, избегала встреч с его семьей.

Юлька вошла, и Гоша ее не узнал.  Перед Гошей, гневно комкающим письма неведомого Бориса, остолбенела в растерянности не Юлька, а кто-то чужой, двоедушный и вероломный. Он не слышал своего голоса, когда выкрикивал упреки. Должно быть, так чувствуют себя глухие люди…

Гоше непреодолимо захотелось ударить Юльку по лицу. И он ударил, а потом швырнул в нее письма. Они разлетелись во все стороны, будто бумажные самолетики.

Он громыхнул дверью с такой силой, что у Юльки заложило уши. Ей стало ясно, что больше она его никогда не увидит.

39

Закон об индивидуальной трудовой деятельности никак не вписывался в борьбу с нетрудовыми доходами. Но Юльке некогда было думать об этом. Борис писал ей часто. Его письма в последнее время стали нервными. Она чувствовала, что скоро увидит Бориса.

40

Да, этот год не был високосным – 1986-й. Но забирая Бориса из госпиталя, Юлька молилась, чтобы этот год скорее закончился.

Стыл мокрый ноябрь. Листья трепетали на ветру. Борис шел медленно и осторожно. Юлька поддерживала его под руку. У ворот госпиталя они сели в машину. Это была машина Бориса. За рулем сидел Сергей. Пожав Борису руку, он сказал: