«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

Ее дядя Юда — писатель. Первый раз они встретились случайно, когда мама привела ее в кукольный театр на премьеру дядиной пьесы «Волки при овцах».

— Ой, какая хорошая девочка, — заблеял дядя тоненько, как козлик, а потом резко зарычал: — А вот я тебя сейчас съем.

И захохотал. Это были пугающие животные звуки…

Машка поверила. Она всегда верила в силу искусства. Закрыв глаза ладошками, она закричала во всю свою малую мощь:

— Спасите, помогите, здесь волк... настоящий… у него зубы.

У дяди Юды действительно были крупные передние зубы с резко удлиненными и тонкими, как у вампира, резцами. Особенно страшно становилось, когда дядя смеялся, забрасывая голову назад.    

— Успокойся, доченька, — мама, улыбнувшись, прижала ее к себе и затем, обжигая взглядом Юду, продолжила: — Я же тебе рассказывала — это театр, здесь только куклы и люди. И дядя этот вовсе не  волк. Он даже не заяц, а твой родной дядя — он писатель. Познакомься, Юра, это твоя племянница Маша.

Повисла глубокая актерская пауза. И хотя дядя Юда был писателем, а не актером, он хорошо знал, что сила актерского искусства, его глубина, зависит от умения актера держать паузу. Его мимическая актерская маска, которой он только что щеголял перед ребенком, на время застыла как гипсовая. В какой-то момент Машке даже захотелось ущипнуть его, раз он не волк, и посмотреть, что будет. Но этого делать не пришлось. Кожа лица его вдруг сама распрямилась, разгладилась и даже натянулась. Сообщение о существовании племянницы подействовало на него, как инъекция ботокса. Он перестал быть страшным и живым. Он стал красивым и мертвым. Он стал памятником известного в городе писателя.

— Ах, это Маша? Ма-ша. Ма-ри-я. — холодно напирая на слоги, отчеканил памятник.

— Здастствуй, дя-дя Ю-да, — будто передразнивая его, четко произнося невыговариваемые ею буквы, отозвалась на игру Машка, и как припечатала. С тех пор его иначе как  Юдой не звали.

— Хорошо, очень хорошо, значит, Юда, — добавил он коротко и сухо. — Извини, Надя, — обратился он к Машкиной маме, —  мне надо идти. 

Что хорошо — Машка так никогда и не узнает.

Юда, конечно, не ожидал этой встречи. Он до сих пор не был женат с тех самых пор, как его предали брат и любимая, которая тогда даже не предполагала, что она — любимая. Надя училась в университете на истфаке,  некоторое время писала стихи, и когда ее однокурсник Лешка сказал, что его старший брат по отцу — известный писатель — завизжала от восторга и в тот же день потребовала аудиенции, где с удовольствием раскрыла перед мастером все свои внутренние сомнения.

Это была любовь с первого взгляда. Но односторонняя любовь. Юда перестал спать. Он звонил ей три раза в день, приглашал в гости, конечно, без брата. А она все принимала как должное — и конфеты, и походы в театр. Это ведь милая забота маститого писателя о молодых. А мастеру было уже за сорок. Длилось все это, правда, недолго. 

Жила Надя в общежитии. Скорее, не жила, а проживала. Ела у Юды, спала с Лешкой. Потом ела у Лешки, спала с Юдой и была бесконечно счастлива. А счастье имеет свойство расти.

— Я беременна, — произнесла взрастившая свое счастье до четырех месяцев Надя.

И ее, счастливую, оба брата возненавидели единодушно. Их многообещающий союз распался. Лешка бросил университет и уехал куда-то на север. Надя бросила университет и уехала к маме в маленький городок  Торез. Юда бросил окурок на пол и чуть было не спалил свою новую рукопись. Писать он, разумеется, не бросил. Слегка подгоревшие листки его даже воодушевили.

«Рукописи не горят!» — возбужденно произнес Юда и сел за стол. Из-под его пера несколько месяцев кряду выскакивали какие-то гномы и уродцы женского полу, которые совершали непристойности и мешали жить и развиваться нормальному мужскому роду.

Постепенно он, конечно, отошел, потеплел, вернулся к серым людям и добрым сказкам. У него даже повысился аппетит. А женщин в себя теперь пускал только по пригласительному билету с указанием места и времени действия от и до.