«Девяносто первый или путь в бронзу», окончание романа

«Как и предсказывал Войнаровский, шумиха, связанная с его арестом, захлестнула Гамбург и докатилась до всех евро-пейских столиц. Скандальную новость муссировали ведущие газеты. Их выводы звучали однозначно: русские идут, а с их приходом Европа может распрощаться со своими выстрадан-ными в веках вольностями.
Пётр I и восемь лет спустя не изжил в себе потрясения, вызванного предательством Мазепы. Почти весь 1716 год рос-сийский государь провёл за границей, но давлению европейской общественности не поддался – Войнаровского не освободил и, мало того, встретиться с ним не пожелал. Пленённого мазепинца ждала смертная казнь, однако для этого его следовало доставить в Санкт-Петербург. Драгуны фельдмаршала Шереметьева готовились прогарцевать по улицам Гамбурга, но зарождающаяся российская контрразведка поставила на иную лошадку. Прибывшая в вольный город боярыня, доверенное лицо царицы Екатерины, не преминула отметиться в салоне всё той же Авроры Кенигсмарк. Протокола беседы двух дам никто не вёл, но доподлинно известно, что вскоре, то ли обманув, то ли подпоив костоломов капитана Румянцева, графиня сумела передать своему воздыхателю весточку. Сообщение гласило: царь и ца-рица относятся к опальному шляхтичу благосклонно, и сможет он после суда выбрать для жительства любой город Европы.
5 декабря Гамбург облетела ошеломляющая весть: пол-ковник шведского войска Андрей Войнаровский запросился предстать пред очи русского царя. Тюремная карета выехала со двора российского дипломатического представительства и взяла курс на Петербург.
«Благосклонно, благосклонно…» – вспоминал Войнаров-ский, вдыхая промозглый воздух северной столицы. «Благо-склонно, благосклонно…» – стучало в висках, когда мерил он шагами каземат Петропавловской крепости. «Благосклонно, благосклонно…» – повторял Андрей и теперь, трясясь в аре-стантской карете по бесконечным просекам в глухой сибирской тайге.
Дубы, берёзы, сосны, ели… Тайга… Холмы, болота, болота… Бессчётные постоялые дворы… Редкие никчемные крепости… Хмурая отстранённость конвоиров… Ягоды и орехи… Много орехов…
Долгая дорога побуждает к воспоминаниям. Словно во-очию видел Андрей переливы ковыльной степи, парной туман над днепровским плёсом, седеющие угли костра, зелёные киев-ские кручи, набережную Эльбы, взмывшую тонкую бровь гра-фини Авроры, маленькую её грудь…
А ещё панику. Панику тысяч людей, сгрудившихся на бе-регу Днепра у Переволочной. Им уже чудился топот копыт авангарда Меншикова, а бурная река мешала сколотить, сносила плоты. На чудом отысканных лодках дядька Иван ушёл одним из первых. Полковник Войнаровский, примкнув к драбантам, оставался рядом с королём. Впечатался в память безжизненный взгляд генерала Левенгаупта, на которого Карл оставлял растерзанную армию. Переправа… Бендеры…
«Благосклонно…»

…Гетман позвал к себе. Андрей взял подсвечник и прошёл по крепостному коридору.
– Заходь, небоже, заходь, – с тяжёлым придыханием вы-говорил Иван Степанович. – Сідай… Ох, як же ж і не хочеться вмирати, але, мабуть, вже досить, Бог кличе…
Мазепа лежал на широкой кровати, голова покоилась на высокой подушке. Впавшие глаза, заострившийся нос, костля-вые, восковой желтизны ладони поверх одеяла – всё свиде-тельствовало о том, что часы гетмана сочтены и готов он пере-ступить порог Града Небесного.
– Відтанцював я свої вечорниці, – вздохнул старик. – Але й пожив. Не так, як отой непотріб, самойловичі та брюховецькі різні. Якщо кого й згадає Україна, так тільки Богдана та мене. Може, прийде таке врем?я, ще й на грошах намалюють. Хоч мене пам’ятатимуть по-різному. Одні скажуть – зрадник, інші – герой. І лише я знаю, що те й те – дурниці. Не зрадник я ніякий, тому що на москалів тих, на Ваську Голіцина та на Петра, усе життя срати хотів. Але доводилося гнутися, синку. Таке діло, політика, жахливе… Та ось виходить, що й не герой я теж. Помилився я, Андрійко, ох, як я помилився. Дарма з Карлою зв’язався. Молоде воно та дурне ще. Хто ж знав, що надере йому Петро дупу? І я не прорахував… Соромно. Ось і помираю тепер на чужині, у чужому ліжку… А на Вкраїні захід та схід ніколи не порозуміються. Тому й скажу я тобі, синку, як на духу скажу: не бери булави. Звабливе діло, влада, та дурне. Примара, фата-моргана. Шкода, тільки зараз я це зрозумів. Шкода… Нехай оті орлики та гордієнки глотки рвуть один одному. А ти бери гроші та… живи, синку .
Старик потянулся рукой к стоящим рядом с кроватью бо-чонкам. Андрей знал, что они доверху заполнены золотыми ду-катами. Кроме того, половину комнаты занимали мешки с со-кровищами гетмана – соболями, посудой, медалями, драгоцен-ными украшениями и самоцветами насыпью.
– Це все твоє. Але дивись, збережи, бо охотників до добра знайдеться багато… А ще, хлопче, є в Росії така фортеця, Успенськ зветься. На південь від Святих Гір. Жила там колись жінка, Дар’я… Гарна… Але річ не про те… Зарив я там скарби, теж немалі. Пам’ятай про це, хлопче. Від самого кардинала Мазаріні досталася спадщина. Тобі на чорний день в пригоді стане.
– А де? – Сглотнул слюну Войнаровский. – Де саме в Ус-пенську?
– Зачекай. Дай напитися.
Андрей поднёс к иссохшим губам Ивана Степановича ку-бок. Старик сделал глоток, закашлялся. Тело его судорожно выгнулось и безвольно опустилось на постель. Отлетела душа великого гетмана.
Андрей протянул ладонь и закрыл дяде глаза. Взял под-свечник, постоял немного и вышел за порог.
В коридоре его ожидали. Генеральный писарь Пилип Ор-лик, обозный Иван Ломиковский, кошевой атаман Кость Горди-енко во все глаза смотрели на Андрея, и скорби во взглядах их не читалось.
Андрей Войнаровский поднёс к лицу шандал и молча, одну за другой, задул свечи…»

Вадик Капитонов положил рукопись на стол и прихлопнул её ладонью. «Всё! Можно звонить Дубинскому!»

Горы спасут