«Круиз по Стиксу», роман

От нее Вовка взял только цвет волос – соломенно-желтый, яркий. Черты лица были Максимовы. Даже обидно! Ведь так хотелось заглянуть в лицо сынишки и увидеть в нем свое собственное!

А ночью ей стало плохо. Словно камень положили на грудь, и он не давал дышать.

Она села в постели. Оказалось, что сидя дышать легче. Максим не проснулся, когда она выбралась из-под одеяла и ушла в кресло. Кот Филька сонно потянулся: кресло было его кроватью, и Марина помешала ему досмотреть сон, взяв на руки. Он хотел было соскользнуть на пол, но Марина прижала к себе лохматый комок, словно ей легче было, когда она держала его на руках. Кот смирился и замурчал.

Камень, придавивший грудь, постепенно становился легче, и Марина успокоилась. Простуда, обычная простуда! Пройдет. Скоро будет совсем тепло, солнце снова вылечит ее. Хотелось разбудить Максима, услышать слова утешения и сочувствия… Но от Максима их не дождешься. Он не любит, когда его будят среди ночи, чтобы поговорить.

Сочувствовать можно только ему. Жизнь у него не сложилась. А начиналась так хорошо! Какой он красивый был тогда, в летной форме, когда Марина как впервые увидела его! И сколько надежд! Как гордо шел он по земле, зная, что скоро будет летать!

 Они поженились  и уехали вместе в Среднюю Азию, куда его послали работать. Потом должен был появиться Вовка, и Марина, не вынесшая тамошнего климата, решила вернуться  на время к родителям. А потом огромная страна распалась, аэропорты заросли травой, и как-то быстро Максим вернулся домой...

Рожденный ползать – летать не может. А вот рожденному летать пришлось учиться ползать. Работы по специальности он так и не нашел. Потом махнул рукой: разочаровался в этой авиации! Но Марине показалось, что это авиация разочаровалась в нем, и не она ему, а он ей был не нужен. Но эту свою догадку она никогда не обнаруживала: Максим не простил бы ей такой прозорливости. Он перепробовал много специальностей, но  не задержался нигде. Последние полгода работал охранником, читай – сторожем. Это его унижало, но выхода не было. На его лице застыла маска разочарованного в жизни человека, которого общество не ценит и не использует огромный потенциал, заложенный в нем. И пусть пеняет на себя! Лично он, Максим, умывает руки. Пожалеете потом, что не оценили!

 Поселились они у свекрови: Маринины родные жили в маленьком городишке с младшей дочерью, так что там места Марине не было.

Но и здесь тоже не было места! Двухкомнатная квартира, теснота, комната, перегороженная шкафом, за которым сопит восьмилетний Вовка! У свекрови отдельная комната, она здесь хозяйка. А у нее, у Марины, – угол. И никакой надежды на собственное жилье. И даже на приличную зарплату – ее и мужа. Много ли платят охранникам? Много ли платят учительнице музыки?

Кот недовольно заворочался у нее на руках, пытаясь вырваться. Коту нужна свобода. Он и так разрешил себя потискать среди ночи – редкий случай! Хорошего помаленьку! Многого хотят эти люди – кормят кое-как, и за это хватают, когда хотят! А он – кот, существо свободное!

А Марина – нет. Прикована к семье. Упаси Боже  опоздать с работы! Все четверо, включая кота, сразу выразят ей свое недовольство: свекровь – ехидным молчанием, Максим – недовольным видом и грубыми вопросами: где была? Сынишка – обиженным хныканьем и жалобами, кот – призывным мявом, ведь ест он только у Марины из рук. Словом, когда ее нет – плохо всем. Эгоисты. А когда она дома – ее не замечают. Каждый занят своим делом: свекровь смотрит телевизор у себя в комнате или болтает по телефону с подругами, такими же старыми перечницами, Максим читает детективы, Вовка давит кота. Кот орет дурным голосом  и вырывается, не соглашаясь лезть в коробку из-под утюга, куда Вовка пытается его запихнуть. И тогда все обвиняют Марину: Максим за то, что кот орет и мешает ему читать, кот за то, что Марина не заступается за него, Вовка – за то, что кот при Марине совершенно никого не слушается, а свекровь – просто так, что Марина не может дать ладу в семье и ей приходится вмешиваться и наводить порядок. А что Марине тоскливо и одиноко – никому нет дела. Что Марине тоже хочется почитать. Подумать. Поговорить по телефону с Иркой – на работе некогда: ученики один за другим идут у обеих, и расписание не совпадает. Перекинутся парой слов перед работой – и все.

Новый приступ удушья прервал течение ее мыслей. Что-то новое – такого раньше не было! Обычно дело кончалось бронхитом без осложнений, и даже приятно было побыть дома, не драть горло со своими лоботрясами и лентяями.

Ох, и лентяи! Она такой не была в детстве! Стоило Розалии Рафаиловне поставить ей жалкую тройку, как дома был разгром! Ее садили за фортепиано на несколько часов, строго наказывая не вставать, пока не выучит! Она размазывала по щекам слезы и учила прелюдии Баха, казавшиеся ей тогда такими скучными! И только потом поняла, что они совершенны. Что они лаконичны, глубоки, философичны – если так можно сказать о музыке! И как здорово, что она это знает! А не заставила бы  бабушка в детстве учиться – так бы и прошла мимо них, никогда не открыв их для себя…

Но ее лодырей некому посадить за фортепиано, кроме нее. Многие родители даже не заглядывают в дневники. Так что не то что на тройку – на огромную единицу не реагируют. Или реагируют, но своеобразно: не получается – бросай эту музыку. Мороки меньше и платить не надо будет. Какой с нее толк? Кому она теперь нужна?

Культура рождается последней и погибает первой. В тяжелую годину – не до культуры. Только тяжелая година затягивается. Просвета не видно. Когда-то ее профессия была престижной, туда стремились, конкурсы были – не поступить. А теперь редкий гость постучит в дверь с надписью «музыкальное училище»… Горько и обидно. Словно зачеркиваются ее, Маринины, достижения. Ну, подумаешь, столько лет училась! А зачем?