«О кино, поэзии и драме», эссе

А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И – боже правый! – ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь.

На свете всё преобразилось, даже
Простые вещи – таз, кувшин, – когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.

Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.

Гениальные, великие строки.
Улавливание сущего на дуновении ветра, на кончиках пальцев, на полувздохе…
Великий русский поэт. Талантливый поэт.
К сожалению, украинская жизнь обошла его стороной. Не повлияла. Не случилось встречи…
Ничего не поделать. Сруссифицированная, подневольная южная Украина. Город, основанный великой императрицей для претворения в жизнь своих военных планов, никак не пересекается с местным людом, с его ментальностью, с его героями и корифеями.

Автобиография

„...Стихи я пишу с детства, – не помню времени, когда их не писал. В детстве над моими стихами смеялись все поголовно, кроме товарища моего отца по ссылке – врача, доктора А. И. Михалевича. После Лермонтова, однотомник которого мне подарили, когда мне было шесть лет, вторым моим поэтом был открытый для меня А. И. Михалевичем Григорий Сковорода; его знают как философа, как прекрасного поэта его не знает почти никто…”
И всё же случилось… Произошла встреча не только с далеким русским, а и с тем, чем жил родной край. Его измерениями, его правдами и надеждами.

Григорий Сковорода

Не искал ни жилища , ни пищи,
В ссоре с кривдой и с миром не в мире,
Самый косноязычный и нищий
Изо всех государей Псалтыри…

…Есть в природе притын своеволью:
Степь течет оксамитом под ноги
Присыпает сивашскою солью
Черствый хлеб на чумацкой дороге,

Птицы молятся верные вере,
Тихо светят речистые речки,
Домовитые малые звери
По-над норами встали, как свечки.

Но и сквозь обольщения мира,
Из-за литер его Алфавита*,
Брезжит небо синее сапфира,
Крыльям разума настежь открыто.

* «Алфавит мира» – трактат Григория Сковороды. Сковорода почитал Библию душой мира (прим. А. Тарковского).
Да, Украина не осталась на обочине. Ее барочное величие покорило, задело за живое. Украина, ее бескрайние степи, глубокие балки, зеленые усадьбы… И маленький, тогда еще только уездный город отпечатался навсегда в памяти московского поэта. Хотя и очень далекий. И мы здесь, со своими привязанностями, восторгами, песнями и спектаклями, забытые, одинокие и не понятые даже самими собою.
Увы, наши гении, кумиры совсем никому не известны, не изучены, не поняты. Они никак не сплетены ни с русской, ни с европейской культурой. Такие себе – самобытные. Бытовые. Простые…
Однако читаю книгу жизни дальше, и автобиография Арсения Тарковского готовит мне новые сюрпризы.
Оказывается, русское, украинское, польское не было разделено преградой непонимания и отчужденности. А переплеталось. И совершенно неожиданным для меня образом. В одной семье. Таких близких и дорогих мне елесаветградцев.
«…Хоть жили мы на Украине, и отец мой был воспитанником украинского драматурга И. К. Тобилевича (Карпенко-Карого), женатого первым браком на моей тетке Надежде, родным нашим языком был русский...”
Надежда, Надия... Не та ли это Надежда, в честь которой был назван хутор? Хутор Надежды, Надии?
Красавица, умница, наследница славного польского рода Надежда Карловна Тарковская-Тобилевич. Это в честь нее влюбленным Иваном Тобилевичем был заложен этот благословенный хутор. Где было написано одиннадцать пьес, где музей и могила знаменитого драматурга и актера Ивана Карпенко-Карого (Ивана Карповича Тобилевича).

Иван