«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

— Как надоели мне эти попрошайки.

Юда стерпел. Он даже не обернулся. И если честно, не обиделся, он привык к неуважению за последние двадцать  с лишним лет, и сделал вид, что ничего не слышал.

К другому, работающему в министерстве народного образования и приехавшему в родной город на пару дней, он отправил Юду с подарком: решил презентовать ему свой недавно вышедший двухтомник. В былые времена это так действовало. Чиновники, чуть не кланяясь, благодарили. 

А этот даже в руки не взял. Юда минут пять стоял в ожидании и держал книги на вытянутых руках. Не принял. А что? Зато честно и откровенно. Прямо заявил:             

— Я художественных книг не читаю.

Ну прям как у Набокова в романе «Пнин». Там был заведующий кафедрой французской литературы, который не любил литературу и не знал по-французски. Нормально. 

— А что же вы читаете?

— Я читаю только научные статьи.

— Чьи?

— Свои. Чужие не успеваю, просматриваю, ну вы ведь видите, сколько у меня работы.

— Да, да, конечно. Я помню, вы почетный академик трех международных академий, профессор нескольких зарубежных университетов. В наше гламурно-темпоритмичное время когда вы вообще успеваете все делать?

— Между чаем и сахаром. Шутка.

— Неплохо, неплохо, у чиновников есть время на шутки. А на семью у вас остается время?

— Моя семья на полном обеспечении, за нее можно не волноваться.

— А забирать-то вы ее в столицу собираетесь?

— Заберу, как-нибудь… в конце жизни… Ха-Ха-Ха! Опять шутка, — нервно засмеялся чиновник, испугавшись случайно вытянутой из него информации, и добавил: — Время-то нынче скоротечное, надо выбирать, чему отдавать предпочтение. Извините, не вам.

Ах-ах! Какая презрительная откровенность!

После очередного юбилея Председателя все чаще стала посещать мысль, что он прожил не свою жизнь, чужую. Усиленно пытался вспомнить, когда это все началось, когда случилось, и не смог. А ведь случилось. Подхватил чужую жизнь, как вирус, и не заметил. Все — нет тебя. Чужая жизнь уже на твоих нервах играет, в узлы их вяжет, ганглии обживает. И вытурить ее оттуда человеку смертному не по силам.

Твой ли страх преследует тебя, Ваня? Этот ужас исчезнуть, не оставив по себе и тени духа. Он давит тебя и днем и ночью уже несколько лет кряду.

Как-то поздним вечером его осенило:

— Пора писать мемуары.

Он взял тетрадь, открыл ее и вывел первую строку. «То, что знаю я, не знает никто». «Не оригинально, не оригинально», — послышался шепот Тофи. Председатель закрыл тетрадь и пошел спать.

Прошло еще два года.

Что-то не складывалось у него со славой — той, которую искал всю жизнь, — настоящей, непреходящей, нетленной! Подворачивались периодически только ее аналоги, как нестойкие вульгарные дамы, курящие фимиам и исчезающие в растворившемся дыму.