«ООО, или клуб любителей жизни и искусства», роман

О нем говорили, потом забывали, потом опять говорили — хвалили, льстили,  никогда не любили. Приятели советовали помимо писанины всей этой еще и поступок какой совершить — чтоб на века — человека спасти, что ли, или  страну. Но не в его это духе спасителем быть. Не умел ни убивать, ни спасать, потому и «дурную славу», которую, как один из путей к бессмертию, долго в расчет не брал. Хотя в последнее время, не получив от своего творчества никакого удовлетворения, стал походя рассматривать ее варианты — Герострата поминал, даже Усаму Бен Ладена с Брейвиком. Нет, присутствия смерти вблизи своей персоны не ощущал — в больницах не   бывал, дряхлеть не собирался. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы — варианты «дурной славы» в голове все же придерживал, но и попытки быть ославленным добрым словом не оставлял также. «Дурную» приберегал на десерт, что ли, как козырную карту, чтоб воспользоваться ею в самый последний момент, когда придет осознание полной несостоятельности прожитой тобой жизни. Так, чтобы быстренько сделать гадость и умереть.

И пусть попробуют забыть. Гадость забывается намного дольше, чем добро.

Еще лет десять назад одна наглая журналистка, пристававшая к нему с множеством интимных вопросов, спросила:

— И все же, чего вы больше всего боитесь?

Он ответил сразу:

— Смеха и смерти.

Но пояснять свой ответ не стал. Возможно, потому особо был привечаем Иваном Васильевичем в клубе художник-карикатурист Ленчик. Председатель искренне смеялся над всеми его карикатурами, но по какому-то молчаливому согласию карикатур на самого Ивана Васильевича художник не делал. Наверняка знал, что это чревато изменением траектории луча теплых отношений и смещением его в тень, а может, даже и отлучением от клуба, чего художник вынести вряд ли смог бы. Это все равно, что лишить его корма. И это обоюдное знание черт друг друга делало их дружбу продолжительной и крепкой.

А патологоанатома Петра — брата известного художника Павла, появлявшегося в клубе крайне редко, Иван Васильевич не любил, боялся, хотя и виделись они всего несколько раз. После ссоры с Павлом тот не был в клубе уже много лет. Петр писал странные афоризмы, мудрость которых, как Иван Васильевич, так и его приближенные, оценить не могли, слишком они были потусторонни. Ходили слухи, что все они написаны им на работе. А там, сами понимаете, какая атмосфера. «И тел апофеоз, и шепот мертвых муз».

Живые его афоризмов принимать не хотели, потому читал он их, в основном, мертвым. А те против ничего не имели. Иногда даже отвечали, когда Петр увлекался и поддавал крещендо. Звуки отскакивали от стен, с жалобным звоном бились об потолок, будто плакали. Потом, успокоившись, затихали. Казалось, что отдельные фразы кто-то повторял, заучивал, впитывал. 

Иван Васильевич не понимал, зачем ему все это было нужно. Какая может быть поэзия в смерти? После первого знакомства пытался даже через общих приятелей давать советы, мол, стоит все же определиться и выбрать, с кем ты — с живыми или с мертвыми? А когда узнал, что Петр посмеялся над его пожеланием, да еще к тому же передал в подарок стих «Живые неспешной идут чередою», любое упоминание о нем вызывало дрожание колен у Ивана Васильевича.
 

Что можно еще добавить?..

Иван Васильевич никогда в своей жизни не бывал ни в роддоме, ни в морге.

Интермеццо
 

Часы пробили трижды. 

Только Председатель разложил бумаги и достал ручку, как раздался телефонный звонок.

— Что? Кто? Какой Марик? Открыть дверь? Ну хорошо. Карина, открой дверь. За нами, кажется, пришли.

— За нами или к нам? — уточнила Карина.

— Не знаю. Так всегда говорила моя матушка. Привычка.   

Карина взяла ключи и тихонечко подкралась к входной двери. Никакого движения за дверью не прослушивалось.

— Кто там? — спросила. 

— Да открывай, наконец, хватит мяться, — раздался мощный бас, приправленный отрывистым смешком.