«Полет колибри», повесть

Марина Гарбер

Эрнест, до прихода участкового врача неподвижно лежавший в маминых ногах, вдруг резко вскочил, выгнул крутой дугой взъерошенную спину и злобно зашипел. Пока Нина Николавна прогоняла кота, участковый, уже закончивший беглый осмотр, пытался высыпать из калькового, вчетверо сфальцованного фантика лишенный запаха порошок, напоминавший сахарную пудру, но тот, мешаясь с водой, медленно вытекал меловой струйкой из угла чуть приоткрытого рта. Мама была неподвижна, каменно тяжела, и было непонятно, откуда в ее легком, всегда летящем теле бралась эта тяжесть. Живыми оставались только глаза, выражение которых из-за отсутствия мимики было трудноопределимо, но смысл маминого взгляда был ясен: она переводила глаза то на Нину Николавну, то на меня, медленно и настойчиво, снова и снова, поднимая и опуская оставшиеся от взгляда преувеличенно черные зрачки. Нам обоим была понятна ее последняя просьба, хоть о вероятности исполнения которой ни я, ни в одночасье еще заметнее постаревшая соседка тогда не задумывались, – Нина Николавна утирала слезы и шепотом причитала: «Что ж это такое, Господи?.. Как же это?..» – а я смотрел на маму так жадно и открыто, как никогда раньше. Мне хотелось не просто запомнить ее молодое лицо, с каждой минутой приобретавшее четкую фотографичность, а вобрать в себя все, что еще слабо жило в нем, смотрело на меня и не гасло. Но чем жаднее, чем пристальней и напряженней я вглядывался, тем быстрее она ускользала от меня, неудержимо таяла – как сон, который в первую минуту пробуждения помнишь до мельчайших подробностей, но при попытке углубления в детали память увертливо выворачивается и показывает тебе свою голую, грубую изнанку – беспамятство, забытье, прочерк... Мы так и не заметили, как Эрнест беззвучно прошмыгнул в слабо светящийся проем неплотно прикрытой входной двери, чтобы никогда уже не вернуться. 
Вы поедете на бал?..

 

Страницы