«Улица Розье», повесть

"Всё складывалось хорошо, - говорила бабушка, и светлые слезы памяти текли по её лицу. - Был дом и коза, которая щипала траву в нашем местечке, совсем крохотном, но мне было в нём спокойно и привольно. И деревья при встрече тянули свои ветви-руки, а листва шумела, словно рояль - Брамса, Шумана, Шуберта, Шопена, Бетховена, и звук был чистый, и отдавались в нём мастерски натянутые струны. А потом трава пиликала, будто скрипка, и сотни нот кружились над моей головой в детстве, а потом и в юности - до тех пор, пока я не уехала в Цюрих, к своему дяде, но Цюрих мне не понравился своей уж больно размеренной жизнью, к тому же там листва и трава были молчаливы, словно воды в рот набрали, а мой дядюшка, хоть и был инженером-химиком, но волочился за женщинами, а его жена, тётя Рива, плакала часто и раньше времени постарела..."

В комнату входит Баська, и бабушка с ней здоровается:

- Здравствуй, деточка!

- Привет! - машинально говорит Баська. - Теперь нас за столом будет пятеро.

- Я скоро уйду, - вздыхает бабушка Рахиль, - у меня много дел, к тому же мне надо побродить но городу - врачи советуют как можно больше двигаться...

Канторович откупоривает бутылку - он большой спец по этому делу, наливает вино в бокалы, оно светится на свету, переливается, и мне жалко, что ему предстоит совсем скоро исчезнуть.

Дронников начинает рассказывать, что он давно хотел нарисовать одну из парижских улиц, не обязательно улицу Розье, но потом ему сделали заказ на несколько рисунков, а он не смог остановиться - создал целую серию и познакомился - улыбается - с розьевцами. Особенно сейчас дорожит дружбой с Мойше Вундерланом, у которого есть дочь Геленка, вот она-то ему и показывала свою улочку, а потом, поздним вечером, они вели с Вундерланом долгие беседы и он рассказывал Дронникову о Кракове, где никогда не был, но откуда были его родители, погибшие в Освенциме; он, Мойша Вундерлан, как был - так и остался их сыном, память о них умрёт вместе с ним.

И у Канторовича родители погибли в Освенциме, и вполне объяснимо, почему его глаза потеряли веселье, а рюмка в руке подрагивает, и он делает над собой усилие, чтобы не показать свои слезы, давит в себе всхлип и говорит Дронникову, что он хотел бы познакомиться с Мойшей Вундерланом, у них бы нашлись темы для бесед. "Познакомлю, - обещает Дронников, - тем более, что от этого дома их дом отделяет 358 шагов."

Тут выясняется, что Баська однажды встретила Дронникова и пригласила к себе в гости, а он пришёл с Геленкой Вундерлан; было много разговоров о Москве, Одессе, Кракове, а потом Николай нарисовал двух девушек: они сидят рядом и очень печальны, что видно по выражениям лиц, погружённые в нечто большее, чем сиюминутная жизнь; в них звучит сюита памяти, но не только их памяти, а множества столетий, вестниками которых они вошли в этот мир. Каждый человек - вестник прошлых эпох, только каждому из нас следует над этим задуматься как можно быстрее. И над тем, что вестники слетают с небес, словно ангелы, а потом, когда жизнь на излёте, вновь возвращаются на небеса.

Неожиданно начинается словесная пикировка между Канторовичем и Дронниковым. Канторович импульсивно говорит, что в последнее время он всё более отталкивается в творчестве от литературных произведений, но в его иллюстрациях к Бальзаку присутствуют и Мопассан, и Флобер, и Цвейг, и Золя, и ещё множество творцов; он беседует с ними, иногда слушает их подсказки, но часто идёт против их воли.

- У каждого своё творчество, - говорит моя бабушка Рахиль, - и навязывать понимание творчества твоё, личностное, никогда и никому не удавалось.

- А что надо для творчества? - Мне не терпится услышать ответ. - Интуиция с импровизацией или кропотливая работа?

- Всего в меру, - отвечает бабушка Рахиль. - Я это узнала, когда познакомилась с братом твоего прадедушки. Он был замечательным скрипачом в Лодзи. Мог стать адвокатом, но бросил Варшавский университет. И нашёл профессора, который его выучил водить смычком по струнам. Когда он играл, в зале становилось так тихо, что можно было подумать, что все спят. Он был одержим скрипкой. Импровизировал. Занимался по 8 часов в день. Но потом он встретил некую женщину, вернее, девушку, считающую, что она - богиня, и всё в жизни пошло у него наперекос...

Бабушка Рахиль вся отдалась воспоминаниям; она так и не выпила вино - бокал, стоящий перед нею на столе, по-прежнему полон. И ей сейчас нет никакого дела до наших разговоров, и она часто смотрит на Баську, а потом на меня. А Баська смеётся глазами, и ей нет никакого дела до дуэли Канторовича и Дронникова. А Канторович говорит, говорит, словно не может остановиться.