«Янтарная комната», окончание романа

Старухи стоят, пригорюнившись. Поправляют очки, платочки.
– Пора, – говорит Зинаида Митрофановна. – Мне надо успеть на трёхчасовой автобус. Домой доберусь не раньше пяти.
– А к своим не зайдёте?
Зинаида Митрофановна задумывается.
– Да нет. Чего я пойду? Марина как раз повезла экскурсию. Толик на работе. Да я ему и не очень нужна. А Саше только беспокойство будет – двери мне открывать… Она такая, что угощать сразу захочет. Я уже и не знаю, как там она одна целый день справляется. Просто не понимаю! Я, скажу вам, даже перебралась бы сюда, чтобы ей немножко помочь… Но что-то мы обе друг друга как-то боимся... Она меня боится: думает, что мне за Лену обидно. Я её боюсь. Какая-то она немножко странная… Не привыкла я к такому… Вот сваху я, например, не знала, но мне почему-то кажется, что со свахой я бы лучше сошлась.
– Не знаю, как надо по-ихнему, – говорит, помявшись, спутница Зинаиды Митрофановны, – а я всё-таки положу… А то у всех вокруг – есть, а у неё, у одной – ничего. Как сиротка!
Покряхтывая, она нагибается и укладывает в молодую травку, прямо под фотографией Риты, свои пёстрые гостинцы.
Рита смотрит на них – действительно, совсем молодая – застенчиво и восхищённо. Так она смотрела когда-то в поезде "Одесса–Москва" на подарки, которые из большого бумажного куля высыпал перед ней Аркадий.

11
Сашенька сидела за столиком у окна. После того, как Толик передвинул мебель, подъезжать сюда стало очень удобно. Раньше она больше всего любила веранду, любила сад. От моря уставала. А теперь готова часами смотреть на эти две однообразные поверхности. Бесцветное небо. Бесцветное море.
Невидимое солнце освещало дюны, над ними стояло лёгкое-лёгкое марево. Казалось, это её глаза различают нежное тепло, которое поднимается от нагретого песка. Чайки кричали и метались – будто дети, заметившие, что взрослые наблюдают за их игрой. Мельтешили ослепительные пятнышки света на белых спинках. Вверх, вниз, наискось…
Ровно очерченный квадрат света, как салфетка, лежал на столе, прямо перед Сашей, освещая её руки и коробочки с белым песком, с чёрным, с золотисто-охристым, с янтарной крошкой разных цветов. Два розоватых яйца, уже пустых, приготовленных для работы, красиво лучились. Такой изысканный цвет, такое совершенство жалко было заклеивать.
Толик подготовил ей три яйца, но одно она раздавила: сильно дёрнулась рука.
Сашенька, щурясь, смотрела на яйца. Толик прав: давно пора найти мастерового, который бы вытачивал заготовки из светлого дерева. И она могла бы сколько угодно их ронять…
Нет! Она поморщилась, представив себе деревянное яйцо. Ей мешали бы и глухая плотность материала, и лишний вес. Она знала, что эта тяжесть будет видна даже издали, без прикосновения. Пусть всё так и остаётся. Легко, хрупко и прозрачно.
Теперь она понимала, чего не хватает папиным любимым чашкам. Настоящей хрупкости. Они перестают нравиться, как только узнаёшь, что их нельзя разбить.