«Янтарная комната», окончание романа

В пятнадцати минутах езды от этого двора, в маленьком сквере, две девушки сидели на скамейке. Одна из них сказала:
– Пойдём отсюда. Что-то холодает быстро.
Поднялась и потёрла поясницу. Это была Галя, новая Маринина подруга.
– Пойдём, – поднялась и Марина. Стряхнула мусор, приставший к пальто. – Я, наверное, домой.
– Мы собирались весь вечер заниматься, – удивилась Галя. – Географичка на тебя давно зубы точит.
– Плевать! – безмятежно улыбнулась Марина. – Всё равно придётся бросить учёбу!
– Чего это?
– Папка там у нас один. Мама хочет переехать к нему. Он её ждёт. Уже двери поснимал, чтобы мама могла ездить по дому на кресле.
– А что она теперь – ходить совсем не может?
– Пока нет.
– Но что врачи говорят? Она ещё будет ходить? Оно вообще… вылечивается?
– Нет. Иногда становится лучше, потом снова хуже. Вообще… кому как повезёт. У мамы есть знакомая старушка… У неё эту болезнь в тридцать лет обнаружили. И до восьмидесяти так и держалось, без ухудшений. А одна девочка, которая с мамой лечилась, уже умерла.
– Вот ужас! И откуда оно только берётся? Это не заразно?
– Да нет. Если бы это было заразно, моя мамочка сама себя заточила бы в бункер. Или вообще в хлорке бы утопилась. Она такая! Не дай Бог кому-то навредить!
– Но тогда как же она согласится, чтобы ты из-за неё бросила учёбу?
– Она не согласится… Но я что-нибудь придумаю. Скажу, что профессия разонравилась.
– А что, разонравилась?
– Да какая разница… Ну представь себе: как она будет оставаться одна в доме? Папа весь день на работе. Мне нужно найти что-нибудь… Ну – чтобы дежурить ночью, например. И где-нибудь недалеко от дома. Можно, наверное, поступить куда-нибудь, где есть заочный. Чтобы она не переживала.
– Странно, – сказала Галя. – У нас в группе говорят… Ну-у… что у тебя мать не родная… – И Галя продолжила, ободрённая Марининым спокойствием. – Вот считается, что это ужасно, когда у тебя мачеха. Или, если родную мать не помнишь – тогда это ничего? Ты её помнишь – свою родную мать?
– Поначалу как-то помнила… А потом повесили дома, над буфетом, портрет огромный. Она там такая неприятная, строгая! И всё время на меня смотрела – вроде следила за мной. Главное – ту же фотографию приделали к памятнику на кладбище. Я из-за этого боялась к буфету подходить! Мне казалось, она из-за буфета поднимается, как из гроба. И этот чёртов портрет всё перебил, все воспоминания! Ничего не осталось, кроме него! Саша потом заказала другой, гораздо лучше. Но уже поздно было…

Марина говорила легко. Будто речь шла о пустяках.
– "Мачеха"… Год назад стали говорить, что ей надо уехать к сестре в Израиль. Знаешь, чем я себя успокаивала? Думала, что если она уедет, я повешусь в сарае. Или брошусь с моста.
– Ну, ты даёшь, Маринка! Совсем с ума сошла!
– Может, мне за всю жизнь только раз и повезло, – усмехнулась Марина всё так же безмятежно. – С этой вот мачехой…

10
– Женщина! Подходите сюда! Садитесь. Тут хорошо, за столиком. А то вы на коленках. Неудобно.
– Да я уже уходить собиралась… – отвечает неуверенно Зинаида Митрофановна и всё-таки идёт послушно. Садится на край скамеечки. – Отдохну немножко. В тенёчке.
– Хороший день, – женщина щурится на солнышко. – Я люблю, когда Пасха поздняя. – Она указывает подбородком на ведёрко Зинаиды Митрофановны. – Вещи свои не забудете?
– Нет, мне надо ещё к одной могилке подойти.
– А кто у вас лежит?
– Тут – дочка.
– Вот несчастье! – вздыхает женщина, но как-то не горько. Просто, по-кладбищенски. – У меня родители. Тоже жалко. А дочку ещё жальче. Видно, молодая умерла.
Женщина подвигает к Зинаиде Митрофановне тарелочку: крутое яичко, несколько колечек дорогой колбасы, половинка свежего огурца.
– Да я уже…