«Луч прошивает все», повесть

Осень — да, в городе стояла роскошная осень, в окошках между уроками я прогуливалась по соседним с домом скверам, бесцельно вертя в пальцах какой-нибудь особенно праздничный кленовый лист, и походила, наверное, на влюблённую — но нет, тогда я ещё не была влюблена. Пачка моих денег росла, но я никуда не спешила. Более того, я знала, что осенние деньги частично уйдут на осеннюю одежду, а зимние — на зимнюю. Я недооценила силу знаний. Пары моих уроков вполне хватало на хорошую куртку или изящные сапоги, а я в день давала по три-четыре урока. Фриц упорно отказывался от моих денег. Тогда я стала самовольно ходить на рынок, покупать там лучшие продукты и готовить из них лучшие блюда. Рецепты я брала из Интернета, а кулинарные навыки сидели у меня в пальцах. В посёлке я готовила три блюда, но по тысяче раз, и уверенность, казалось, переходила от привычного к новому.
Мы с Фрицем были спокойны и счастливы — то ли как старший брат с сестрёнкой, то ли как дядя с племянницей. Для отца с дочерью нам недоставало пылкости и всяческого негатива. Как я уже говорила, между нами не было даже намёка на физические отношения, даже мимолётный нежный жест — погладить по голове, потрепать по плечу — был решительно невозможен; жёсткое немецкое табу. Фриц как бы исключал возможность превратного понимания, малейшую двусмысленность, боясь поставить меня, гостью без альтернативных вариантов, в ложное положение. Я была в этом доме как фарфоровая принцесса. Однажды только перед моим уроком он снял у меня ресничку со щеки, орудуя двумя пальцами, как пинцетом. Нежности в этом было не больше, чем в удалении зуба. Было, однако, внимание и извечный перфекционизм Фрица Краузе: его ученица-учительница, его alter ego Мария должна быть так же безупречна, как он сам.
Это насчёт жестов. Но взгляд его иногда бывал тёпел и лучист, буквально искрился странной озорной добротой. Его речь, хотя и пропитанная иронией, бывала ласкова. Он покупал мне книги и художественные альбомы, водил в местные театры.
Могу ли я сказать, что между нами решительно не было любви? Пожалуй, нет. Мы постепенно срастались. Я планировала двинуться дальше весной — в то же время понимала, догадывалась женской своей интуицией, что к поздней весне уже не смогу никуда двинуться отсюда.
Осень набирала ход, как экспресс. Вот уже листья стали опавшей листвой, вот лужи покрылись тонкой ледяной коркой. Я наблюдала за этими процессами, как впервые, как если бы у нас в посёлке не менялись времена года. И то — там это было в ведении мамы и бабушки, пока та была жива. А это проходила — перед глазами, под ногами, касаясь голыми ветвями моих щёк — первая моя осень. Осень маленькой узкоглазой девочки-учительницы. Городская осень — к вечеру фонари смазанно отражались в мокром асфальте мостовых.
Я полюбила вечерние прогулки, после последнего урока. Фриц подарил мне мобильный телефон и каждый вечер, в час назначенный (ровно в 23.00), посылал мне одну и ту же смс: Мария, все ли в порядке? Не спеша поворачивайте к дому. Не знаю уж, хранил он ее в своей памяти или в памяти телефона. Но это было стабильнее — звёзд, луны, ветра, снега, дождя.
Осень превращалась в зиму. По календарю был ноябрь, но сибирскому ноябрю можно смело присваивать очередное звание декабря. Всё вокруг было увалено снегом. Я купила красивые варежки с орнаментом и шарф с помпончиками. Собираясь на очередную вечернюю прогулку, я оделась перед зеркалом, повязав шарф поверх куртки, — и собралась уже выходить, как буквально уткнулась в грудь Фрица Краузе, стоявшего между мной и дверью. Фриц осмотрел меня с неудовольствием.
— Пора бы уже купить шубку, — сказал он, нахмурясь. — Мария, может быть, пропустите сегодняшний моцион? А завтра утром мы купим Вам шубку.
— Я быстро, — ответила я. — Глотну воздуха — и назад.
По Фрицу было видно, что ему есть что возразить, но он не желал посягать на мою свободу. Вместо этого он снял с меня шарф, немного расстегнул молнию на куртке — и с невероятной скоростью и умением запеленал мне горло шарфом, так что тот, ни на что не давя и ничего не сжимая, не упускал теперь ни кванта тепла. Потом Фриц бережно застегнул молнию — и всё, я была свободна, я могла идти.
На улице дул ветер, несильный, но какой-то упорный и занудный. Если присмотреться, там и сям бежала по скверу рябь из сухого снега. Голые чёрные деревья стояли особенно уродливо. Никто не гулял; люди, оказавшиеся тут по необходимости, спешили отсюда — к горячему чаю, подняв воротники пальто, спрятав руки в карманы. Я тронула носком ботинка замёрзшую лужу — та не поддалась.
Этот жест Фрица — так сказала я себе — это не больше, чем удаление реснички со щеки. Кому нужна сопливая ассистентка? Представители Педагогического Олимпа имени Фрица Краузе не хлюпают носом… Но зачем было врать самой себе? Это была настоящая нежность — как пламя в газовой плите, которое всегда там есть, стоит только повернуть вентиль и чиркнуть спичкой. Зачем-то я расстегнула молнию и ощупала шарф. Фриц не оставил узла — он как бы сплёл шарф в прочный тёплый кокон, в середине которого была моя тощая шея, да ещё хватило и на мелкую подростковую грудь. Грудь, наверное, досталась мне от корейского отца, а не от матери. Я прислонилась спиной к дереву, да так и выпала, теребя рукой шарф.
Сколько я так простояла, не знаю, но знаю точно, когда вернулась назад, в сквер возле дома. В 23.00, потому что требовательно запищала смс-ка. Мои губы дрожали, щёки были как камень. Шарф бесцельно висел на шее, как коромысло. Боже мой, что же я наделала. Отчего-то я чувствовала себя так, словно сломала какую-то важную вещь из хозяйства Фрица Краузе или разбила его любимую вазу. Кое-как завязав шарф и застегнув куртку, я рванула к подъезду.