«Любовь моя и молодость моя!», рассказ

Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана
Волшебная структура таракана .

И первые две строки, в них вся красота и смысл мироздания, дарованного нам Бо-гом…
А вторые две – вся мудрость старого как мир, мира!
А что тебе не глянулся таракан – глянь на себя самого его, тараканьими, глазами!

Или, к примеру, Самуил Маршак. «Дама сдавала в багаж…» И пропали вещи. А это, между прочим, наша советская железная магистраль и сам товарищ лично Каганович ее ку-рирует. И на ней ничего не пропадает, а если что, – пропадают неправильные такие люди…
И притом в двадцать шестом году какие-такие «дамы»? – это до семнадцатого были дамы, а потом мы их сдали в багаж, и остались с товарищами-женщинами! Так это и сфор-мулировал Михаил Булгаков: «Бывший дамский, мужской и женский портной Абрам Пру-жинер».

Вы дожили, к счастью,
До этого дня
И просите песен.
Их нет у меня .

Как естественно звучат эти слова и кладутся на душу под 1945-й, праздничный и по-бедный год, под новую и последнюю волну сталинских репрессий!

И еще сказочку-считалочку написал старый мудрый ребе Самуил Мааршак , «Дом, который построил Джек», в переводе с английского. Дети ее в нескольких поколениях наи-зусть знали. А на самом деле была это еврейская детская песенка, пелась на Песах, как при-шла кошечка и съела козочку , и никакого английского прототипа у нее и в природе не бы-ло. Пели ее еврейским детям тысячелетие и знали они ее на память. А теперь ее стали петь всем советским детям, без разбору национальностей. И до сих пор поют-учат. Великое сча-стье, что понимающих людей не нашлось разобраться в этих детских песенках Маршака. Ко-торые могли понять – были приличные люди, а которые были специалистами разбираться, были такими, как были.
А «Тараканище», где главный герой Иосиф Сталин?!
Сказка это жизнь, еще не обросшая, еще не загаженная правилами жизни.
Самуил Яковлевич искренне удивлялся, почему это все поэты-символисты начинают-ся на «б» – Брюсов, Бальмонт, Белый, Блок… и добавлял: – А Сологуб даже на «б» и конча-ется, а Кузьмин-де и сам был «б» . В этом замечании Самуил Яковлевич, мною и так люби-мый, стал еще ближе и роднее.
Корней Чуковский по этому поводу отметил, что разница между Блоком и Бальмон-том, как «между Шопеном и жестяным вентилятором».

Писатели теперь делились на детских и взрослых, и первое казалось безопасней, но скоро выяснилось, что не вполне. Интересно, почему эту градацию не расширили – детские – подростковые – молодежные – зрелые и – старческие писатели?! И по признакам пола. Впрочем, это уже существовало и окрепло спустя десятилетия, проявившись именно в жен-ской литературе, причем последняя градаций возрастных не имеет, по сути предмета.
Правильно поступали старорежимные местечковые евреи, когда своих женщин писать и читать не учили. Потому что Тора – не женское дело!

Однажды ГПУ пришло к Эзопу
И взяло старика за жопу.
А вывод ясен:
Не надо басен!

От «Не могу молчать» до «Не могу говорить» времени прошло всего ничего .

Михалков, гимнописец, сразу суть ухватил: никаких тараканов, а вместо них – дядя Степа, советский милиционер, или наш почтальон, и видно сразу, что почта наша – лучшая в мире почта. И никаких этих иносказаний для младшего и любого старше возраста. Вот на таких сказках и выросли детки – собственные!
Илья Эренбург тонко заметил: «Все знают басни Михалкова. / Он пишет очень бес-толково. / Ему досталась от Эзопа / Не голова, а только жопа» . Бог знает, но я в литера-турном тексте непрерывно употребляю это нелитературное слово, название писательского главного места, которое надо бы хорошо устроить в системе даяний (машины, квартиры, за-казы…), но по которому могут и хорошо высечь.

Юрий Тынянов подарил нам Александра Сергеевича Грибоедова.

Была жена у Юрия
Не гурия, но фурия.

Это Корней Чуковский из жизненных наблюдений. Но таким, как описал Александра Сергеевича в жизни и смерти Юрий Тынянов, он останется теперь навсегда. А грибоедов-скую Москву нам подарил Михаил Осипович Гершензон. Это лучшее из написанного о на-шей сокровенной духовной русской жизни. Самое теплое, самое душевное, самое дорогое, и вот есть вопрос – почему это нашу русскую жизнь лучше всех, и так любовно, понимают именно евреи?! Сами мы упражняемся на тему о родине в пасквилях и эпиграммах.

Михаил Лозинский правильно выбрал – переводы из времен доисторического мате-риализма, например, Лопе де Вега про собаку на сене, или «Божественную комедию» Данте. Странно легли даты этого перевода: «Ад» – в 1939, «Чистилище» – в 1944 и «Рай» в 1945 году. Понятно с «Раем», но остальные даты верно соответствуют времени нашей жизни.
Про собаку на сене – это, видимо, о наших в Париже, но тогда Сена с большой буквы.
Он был большой и спокойный, добрый и благожелательный, и юмор имел теплый и мягкий, – наш отец-Крылов новых и таких непростых времен!