«Понедельник, вторник...», повесть

1953, январь, 13 (вторник), 16.00
Закончил характеристику-рекомендацию. Перечел. Хорошая характеристика вышла. Идут буквы на демонстрацию, ровными рядами, веселыми шеренгами. Хорошие, открытые лица – он встретил их всей семьей, с дочуркой, на первомайском Крещатике. – Какая взрослая! – Школьница! – сказал Радик, – уже и читать, и писать умеет. И деточка закивала... Значит, можно в конце дополнить: «Хороший семьянин». То есть все качества на высоте, как деловые, так и моральные. Но главное – «делу Ленина–Сталина предан»… Плюс одно, сейчас немаловажное… Почему я решил, что он напишет. Объективно – да. И может, и должен – «предан». И потому – предаст, не солгав ни  на йоту. Тем более доказывать уже ничего не нужно. В этом все дело. «Мы – уже поперек». 
(А насчет сомнений... Наверное, будет гнать их, мотивируя задачами по искоренению, лозунгами, призывами к празднованию очередной годовщины Октября   или Первомая, передовицами с громкой читкой... Стыд? Совесть? Все так жили. Не замечая… Говорить же о том, что мой дед, ставя свою подпись под его характеристикой, удержал его от подлости... Кто об этом думал?)
– Разрешите? 
Яша поднял глаза. В раскрытой двери стоял Радик – Радий Михайлович. И головка, откинутая назад, гордая, как гимн, была не над ручкой – а там, где  положено. И даже выше.
– Рекомендую тебя на врио начальника управления.  Это согласовано. А через год – трудись, работай, дерзай. Все в твоих руках.
Радик онемел, закивал, заулыбался.    
– Кстати, ты как-то говорил, у тебя родственники в Москве, врачи… А тот, что в статье, профессор Виноградский, часом не родственник?
– Нет-нет, что вы, что вы. И в статье – Виноградов, а я Виноградский. И родня у меня в Харькове. В Москве только тетка, старуха, до революции работала швеей.
– Хорошо, не подведи меня… Да, есть одна личная просьба, –  сказал Яша, прерывая поток благодарностей и уверений.
Радик напрягся.
– Насчет Насти. Хороший работник, рекомендую оставить.
– А-а, о чем речь, и я хотел… – облегченно вздохнув, запел Радик.  
А  ждал  ведь чего-то другого. Интересно – чего?..

1953, январь, 13 (вторник), 17.00
Таких было сделано всего три.  Директору завода Растегаеву, парторгу ЦК ВКП(б) на заводе и ему. Ему, правда, попроще – в кремлевской башне часы  не шли – так, бутафория, но в остальном – и башня в центре, и фрагменты кремлевской стены по обе стороны, и круглые башенки-чернильницы,  и отдельно стакан для карандашей, и подставка для ручек – все было из нержавейки, полированное, с рельефом в виде кирпичной кладки, с красной звездой на башне. И патроны – тоже из нержавейки, как пуля, так и гильза – стояли по два, как часовые, у каждой башни... Говорили, такой же, якобы, чуть ли не у Самого – ну там, понятно, материалы другие, и звезда не эмалевая… Но сам факт.  Важно, что такой же… Всем хотелось походить, хоть чем-то. У кого френч сходного покроя, у кого – размашистая подпись красным карандашом, у кого – манера говорить, твердо, отделяя слова, а то – с прищуром, ловко так выводя на чистую воду, даже, можно сказать, весело. У кого взгляд, что слуховая труба. 
Прибор соединял.  Его – и нас, здесь, на своем месте, в едином строю. Выражая общую линию. И гордость, да, между прочим, и гордость.  Он стоял у Яши и в Саратове, и в Кисловодске. И здесь… Надо бы его Феде подарить… Нельзя. Лишний повод. Скажут… или еще хуже – подумают, сопоставят – у кого стоял, кому оставил.
Вошла Настя. 
– С завтрашнего дня, Настенька, будете секретарем у Радия Михайловича.  Это решено и согласовано. 
Настя молчала.  
– Может быть, – проговорила, наконец. – Может быть, я могу чем-то, что-то… Вы же знаете, Яков Исаакович, как я…
– Знаете, о чем я хочу попросить? Но – чтобы это было между нами.
– Слушаю, Яков Исаакович…
– Оставаться такой же красавицей!  И беречь Беллочку.  И потом, я буду не за горами. Надеюсь… Ну, ну… Выше нос.
Настя улыбнулась: 
– Шутник вы, Яков Исаакович. Завидую я Софии Михайловне. Только вы ей об этом не говорите.
– Не скажу, – улыбнулся в ответ. 
В этот раз в авоське он понесет домой не что-то вкусненькое – понесет прибор, завернутый в газету,  письменный прибор «Кремль» – не инвентарный, а его собственный. 
– Сыну подарю, – подумал.
  
    2013, март 
     – И все не так! – закричал Саша, мой дядя. – Не так. Ты все наврал. – Он вез инструмент. Где? – В пальто! Да, «лапу» он не вез, и большой молоток не брал, а другое тащил, даже гвоздики и шпильки в мешочках – все рассовал, разложил по карманам и карманчикам, и ножи, и шилья, и рашпили, и многое – почти все. Оттого и висло оно на Шлеме, как на вешалке, а он встряхивался, делал осанку и звенел. Все это я помню, и запах кожи – он обернул пару кусков вокруг себя, привязал на животе, под фуфайкой, и чуть было не погубил все дело – запах! И поначалу определили его в тамбуре, на пол, а всё же лучше, чем в  «теплушке»… 
    Откуда он узнал о литерном? Я думаю, Соня шепнула. Шла с мусорным ведром мимо его окон, подозвала и сказала.
    А почему нет? Что он видел в этой жизни? И кто, в конце-концов, должен решать…

Иногда в самолете приходят лучшие мысли. Знаете, почему? Там – ближе. А ведь путь к самолету пошел от сапожника, да-да, от него. Это он отделил нас от земли и приподнял, пусть на чуть-чуть, на подошву там, на каблучок, какая разница насколько, разве в этом дело – насколько, важен шаг. И шаги – босиком далеко не походишь – шаги – это тоже он, сапожник. Вы думаете, будь у Моисеевых людей кони или самолеты, они бы ушли раньше? Са-пож-ник.  И какой бы ни был у них Моисей – в сто раз лучший Моисей – как бы он ни звал, как бы ни пел, – а не будь обуви – ушли бы туда, на камни и пекло Синая? Так кто у нас теперь кто? Кого надо поминать на Песах и на Пасху. Первого – понятно, ладно. А второго – Шлойму Мойшевича Вайсмана, пусть не певца своего дела, но – Са-Пож-Ник. Это звучит. Это я вам из самолета говорю. Здесь мысли, сами понимаете, откуда…
Тогда, в 1941-м, вместо забракованных левых он хотел принести Фирке ходули, малорослой Фирке – «чтобы отовсюду видать». Так ей хотелось. Но не успел, выскочила она за того карлика, бывшего кавалериста, малого и кривоногого. Выскочила и, счастливая, тут же укатила с ним на запад, летный полк переводили ближе к границе.