«Улица Розье», повесть

 Тут я вспомнил прогулку по зимнему Кракову, среди его костелов и памятников, где я только ночью не боялся встретить антисемитов, хоть и знал, что в этом городе их проживает великое множество. Та краковская ночь была наполнена метельным звоном, а я, бредя по узеньким улочкам, вспоминал, что родные моей мамы Раи веками жили в этом городе, да еще в Лодзи и в Варшаве, и были они обеспеченными людьми, но вечно боялись погромов, что были страшнее, чем просто потерять свое богатство. Внезапно вспомнил, что один из моих родственников Мойша Крандлевский, по профессии оптик, чертил ночами каббалистические знаки, но не предугадал и с их помощью начала самой бесчеловечной войны и свою гибель в Освенциме, хоть он был и мудр, и отрешен от погони за деньгами, а жена Берта его во всем поддерживала и говорила соседям, что ее муж на пороге великого открытия и надо всего-то два-три года, чтобы он постиг тьму настоящего и радостный свет грядущей благодати. Она не знала, что война со всеми своими мерзостями слишком близко и скоро она будет изнасилована пьяными гестаповцами и повешена в центре Кракова, но ее лицо и в смерти будет спокойным и ясным, словно она на последней минуте успела увидеть своего Мойшу и поговорить с ним о каббалистических знаках, утверждавших, что всех ее насильников и убийц настигнет заслуженная кара и ворон-возмездие будет клевать, словно орел, их мерзкие тела.

Но тут происходит, словно на театральной сцене, смена декораций, и Краков пропадает, а я рассказываю Дронникову, что родители Сержа Канторовича из Кракова и мать Лин, жены Виталия Амурского, выросла в Польше, и родители моей мамы из Польши, а я вот одновременно люблю Польшу и презираю за ее антисемитизм, хоть в ней остались считанные евреи, но антисемитизм не выветрился, да и никогда не случится, чтобы он навсегда исчез.

"Мы, - говорит Дронников, - должны встретиться с Канторовичем, он интересовался датой твоего приезда". - "Встретимся, - обещаю я, - может, даже сегодня". Дронников мне продолжает показывать свои рисунки. И вдруг на одном из них я вижу Селину Маларже, с которой меня в прошлый наезд в Париж успела познакомить Баська. Селина выглядит великолепно, а ее губы задорно улыбаются мне, словно спрашивают: ты не потерял мой номер телефона?

2

 Селина Маларже рассказывала мне историю своей семьи. Ее мать Сандра и отец Жоакен познакомились в 1974 году в Ницце. Селанж, смеясь, утверждала, что у ее матери была куча поклонников, но ее покорил Жоакен и только тем, что не хотел этого делать. Одевался он всегда изысканно, но Сандра находила, что нет в нем аристократической безупречности и смех его звучит чересчур громко, а он, назло ей, просто громыхал своим смехом, прежде всего над ее чопорностью и нежеланием понять, что следует уехать как можно скорее за город; он знает превосходную поляну с фосфорецирующей в лунном свете травой. А за этой поляной находится совсем крохотная сосновая роща. Там ночью, взахлеб говорил он Сандре, свет под луной увеличивается вдвое, нет, втрое, но мне не терпится показать вам окрестности Ниццы в лунном свете. Договорились?

Селина не знала всех подробностей начальной стадии их романа, но утверждала, что тогда в Париже ее мать постепенно становилась знаменитой моделью; в Ницце она гостила у приятельницы, аристократки по двум линиям, любившей цветы и тех, кто ей их дарил, но не преступавшей черты, за которой воздыхатели становятся чересчур нахальными и перестают покупать цветы. Эта аристократка увлекалась бальными танцами и ей не нравился Жоакен, она его находила слишком простоватым, говорила, что он похож на жалкого сутенера, избалован женщинами и глаза у него навыкате. Она, эта аристократка, даже сочинила историю, что однажды Жоакен явился, когда Сандра отсутствовала - ее вызвали на три дня в Париж, он этого не знал, а солнце покидало небо и они пошли прогуляться по Ницце, сидели на скамейке и он, какая низость, пытался ее поцеловать, а она увернулась от его настойчивых губ и сказала, что расскажет Сандре, а он ей не перечил, но все настойчивее требовал от нее поцелуев, но она не позволила себе прильнуть губами к его губам.

 Сандра, по утверждению Селины, не позволила себе поверить приятельнице, не стала устраивать Жоакену сцен ревности, а увезла его первым поездом в Париж, и в поезде сбросила оцепенение и лицо ее, утратив тревогу, приняло нежное выражение. Она смотрела в оконное стекло, а он положил ей руку на плечо, она не отстранилась. Именно тогда Жоакену показалось, что он любит Сандру, а колеса поезда проскрипели: это так!

На следующий день Сандра пришла на свидание с Жоакеном в коротенькой юбчонке, слишком даже коротенькой, и учтиво улыбаясь, забыв о руке, лежащей совсем недавно на ее плече, рассказала о марокканских евреях, своих соседях, шумливых, словно капли осеннего ливня, а потом выяснилось, что и ее отец, дед Селины, был из марокканских евреев, но это она сказала Жоакену мимоходом, а он вспомнил, что за окном купе проносились деревья, много деревьев, некоторые из них были похожи на Сандру с воздетыми к звездному небу руками.