«Казак», рассказ

– Я на футбол! – кричит, убегая.  – Киевляне играют!

Егор молча смотрит вслед убегающему. «Ожил, – думает. – В запрошлом годе приехал с Чернобыля, с ликвидации энтой, дак косить не смог. Лежал днями, читал, злился на что-то, а теперь снова носится. Ну и ладно. – Егор качает головой. – Жизнь».

В двери мелькнула быстрая тень и с шумом исчезла. Егор вышел. На его возке примостился огромный орел. Егор забыл слово «кыш!». А царственная птица, повернув к нему голову, смотрела надменно и холодно. Егор махнул рукой и шагнул к птице, но она сидела недвижно. И лишь глаза ее светились силой и злобой. Человек метнулся к балагану, но орел взлетел, не дожидаясь его возвращения. Егор услышал взмах могучих крыльев и вышел без ружья. Птица парила едва заметной точкой в остывающей голубизне позднего предвечерья, недосягаемая и вольная, как само небо. Егор вздохнул, взял косу, побрел за дорогу.

– Ты поглянь! – возмущался он без злобы. – Не боится, ирод.

Увидев огромную ложбину выкошенной, Егор крякнул в полувосторге: «Свалил-таки, шальной!» и тут же пошел искать какой-нибудь огрех в чужой работе. Не найдя, немного расстроился, но над головой мелькнула тень, и он поднял к ней глаза. Орел! Он парил нахально и низко, с презрением глядя на одинокого старика с косой, ненужного среди скошенной травы, как пугало на голом огороде. Егор погрозил косой зарвавшейся птице и побрел занимать новый участок – небольшой, на две копны, холмик у совхозной кукурузы. Возле балагана показались «Жигули», а вскоре пришел и сам Николай, неся термос со свежей кубанской водой, которой приписывал невероятную целебную силу.

– Здрасте, – сказал обыкновенно, – закончили там?

– Да закончили, – жалующимся тоном начал Егор, но сын перебил его:

– А вы хоть обедали?

– Обедали! – обиделся Егор и стал косить, молча, стараясь не отстать.

Солнце садилось за гору в чистую даль, обещая на завтра знойное лето. Егор посмотрел туда с благодарностью и еще раз увидел улетающего в закат орла. «Разлетался!» – подумал. «Ну, полетай!» – пригрозил молча, а вголос сказал: «Пойду я, телку посмотрю». И ушел.

Утром стал собираться в станицу. Суббота. Баня. Это – как закон. Пошел за ишачкой, запрячь возок, приходит – на нем орел. Оставил ишачку, крадучись, поковылял в балаган. Птица – ни с места. Выскочил на улицу с ружьем, где и прыть взялась, в перед ним зять стоит.

– Вы чего это, дедушка? – спрашивает ошалело.

– Орел! – говорит дед.

– Да он меня увидел – улетел, – сообщает зять. – Вон кружит.

«Ладно, думает Егор. – Улетел, значит? Ну, полетай!..»

– Где косить? – спрашивает зять.

– За ручьем начинай, на склоне. А я вечером буду. Да не гони ты так! – срывается вдруг на крик. – Отдыхай, а то как угорелый!

– Не буду! – обещает тот, – сегодня пресс болит. – Хлопает себя по квадратикам на животе и кривится от боли.

Егор взбирается на возок, сочно бранит ишачку, вытягивает ее вожжами и трогается в путь. Солнце подбоченилось, пригрело ласково травы росные. Встрепенулась степь утром яростным, зазвенела кузнецами да птахами! Плохо ли? А и не хорошо Егору. Нерадостно. Так и мучает дума черная. Сам не знает Егор, что за дума-то такая, только вот нерадостно ему. А тут еще орел энтот.

– Ах, да! Орел! – вспоминает незабытую обиду, замахивается вожжами на ишачку и застывает: над ним распростер крылья-лемехи старый знакомец!

– Ну-ну, – думает старик, – до завтра только и летать тебе, поднебесный владыка! Дарма, что воскресенье, возьму грех на душу! Впервой, что ли? – и ухмыляется зловеще.

Назавтра, отправив Николая с зятем косить поросший тарахтуном дальний бугор, сам приладился стричь холмик у балагана. Ему отсюда и возик виден, и балаган, а вот Егора не сразу видишь. А то ведь объясни каждому, что это ты ружье нацепил, как в гражданку. «Перестройка, – скажут, – Егор! А не перестрелка!»