«Казак», рассказ

Володимир Шовкошитний

        – Не наиграются никак,– дружелюбно ворчит Егор, и слышится в этом ворчании и тоска, и восторг, и зависть доживающего век богатыря.

        Назавтра зарядил дождь. Два дня ни луча, ни просвета. Из балагана не выйдешь. Вот в такую же горькую непогодь заехал Егор как-то (он после войны объездчиком работал) к Дарьиному шалашу. Промок до нитки, а до станицы верст пятнадцать. Конь скользит, того и гляди, в пропасть угодишь. Ну, заехал, спасай, Дарья, пропадает казак, на войне били – не добили, а туты-ка сам помирай.

        – Зараз-то к чему помирать? – трезво рассудила Дарья, – кому суждено было, как Васильку моему, тот на войне и сгинул, – Дарья всхлипнула. – Два годочка только и пожили, а трех сирот мне оставил – во казак был!

        Уже третьи сутки лил дождь. И третьи сутки спасался Егор в Дарьином шалаше. Там и нашел его Колька, посланный матерью на поиски.

        После этого случая сын ушел с геологами к самому Эльбрусу. Домой заявился только в сенокосную пору, да и то на денек-другой. С отцом не разговаривал. Пришла пора, отслужил в армии. И снова стал бурить от Баку и Грозного до Волгограда и Астрахани, раз в год проведывая мать. Егор злился на сына, временами колотил Душку, но с Дарьей не порывал. Прикипел душой. И хотя ночами ему все снилась Лейла, несколько раз порывался уйти к Дарье совсем. Не ушел. Пугало обилие чужих детей. Заглянул, для излечения, к Любаше, но та отшила раз и навсегда: «Кончилась война, Егор Григорьевич!» «Понятное дело, – сообразил Егор, – Гулевский Трофим, хоть без ноги, но справляется и дома, и по соседству».

        В тот самый последний раз Душка со снохой застукали Егора прямо у Дарьи.

        – Идее же твоя совесть, Егор? – спросила неизвестное Душка. – Вон смотри, внучка у тебе…

Егор про совесть не знал. Ко внучке был равнодушен. Поэтому решил Душку поколотить. Но на пути стала сноха с внучкой на руках.

– Уйди-и! – зарычал, сатанея, свекор.

Но она полоснула его грузинскими своими глазищами – заскребло в потылице, – и твердо выпалила: «Если вы мужчина, отец, не тронете женщину». Он замахнулся, но встретился с тем же взглядом, задохнулся в непролитой ярости и бросился прочь. Дома не появился месяц, но к Дарье больше не пошел. Устал.

Дождь. Хоть и мелкий, но косить не будешь. К тому же голову не повернуть – вязы. Вышел из балагана, заварил зверобою, стал пить, ни о чем не думая. Звякнула цепью собака. Бросил ей кусок сухаря. Снова зашел и лег без мыслей.

В прошлые годы вся деятельность Егора была подчинена одному – сенокосу. Что бы ни делал, чем бы ни заботился в течение года, а выходило так, что все это для того, чтобы вовремя на покос выехать, да доброе сено к сроку в стога сметать, а затем уж сдать в колхоз, что похуже, а что получше, для своей скотины привезть. «Вот откосимся, – бывало, думал Егор в прежние годы, – свезем домой. Стога поставим на моем базу. У Кольки негде ставить, да и, опять же, сам распоряжаться стану, сколько его барашкам любимым, а сколько коровам. Ему, Николаю-то, дай волю – за один месяц все скормит. Хозяин там с него, – и махнет рукою, мол, не дал Господь. – Каженную весну сена стог остается – это мине благодаря. Хочешь – продай его, к весне-то куды дороже, хочешь – на следующий год оставь, вдруг сена не возьмешь, ой, да мало ли», – и Егор ухмыляется, довольный своей хозяйской сметкой, хоть ни разу сено не продавал, а кормил им, старым, ползимы свой скот, пока свежее сено тоже не старилось.

Зимой Егор думал о том, как весной нарежет лозы на ручки для косы, как из старых, годами сохнущих заготовок сделает новое косье, лучше два, про случай. Кормил Егор пчел и думал о том, как вывезет их в начале лета на покос, как поставит заслон из камыша, чтоб ветер не сдувал пчел, тогда меда больше возьмешь. Да, Боже, о чем только не думал Егор в прежние годы. А вот теперь лежал в старой своей кровати, смотрел пустыми глазами в потолок, иногда брал мухобойку, истреблял мух, хоть новые тут же влетали в открытую дверь (кому охота на дожде-то?), но ни о чем не думалось Егору.

Дождь продолжался. День переходил в ночь, ночь – в день. Серое сменялось черным, и снова возвращалось серое. Дождь.

Страницы