«Понедельник, вторник...», повесть

1953, январь, 13 (вторник), 11.24
Значит так. В «Личном деле» – первое – автобиографию переписать, и  «Личный листок по учету кадров» переписать – заменить – вместо упоминания 614 патронного в Саратове и 545 патронного в Чкалове – указать «на предприятиях оборонной промышленности»  –  нам запросы на заводы не нужны. Чтобы Сонина девичья фамилия – Гринберг – не всплыла. Я, кажется, везде писал «Бедерова», но твердой уверенности нет, не помню… Здесь она уже «Алексеева», и дети – русские, спасибо Васе, помог. 
Яша вспомнил, как Вася Орлов, начальник Кисловодской милиции, убеждал его, что надо, мол, «пригодится, прими в расчет – Этингеру – врачу-глазнику – помог? Помог – и дочка его прошла не куда-нибудь, а в Киевский медицинский!..»   «Ну? Как он мог знать, как будто в воду глядел: и я теперь в Киеве, и дети в вузах,  будет медичка и химик, дай бог…  Этингеру… Этингеру?..  Хорошо, что все в анкетах полагается писать от руки, взял – переписал... – обмакнул перо. – А в статье… И в статье – Этингер. «Этингер и другие были куплены американской разведкой…» Однофамилец?  
Снова обмакнул перо и через полчаса «дело» было лучше. Изъятое аккуратно сложил вчетверо, положил во внутренний карман пиджака. 
Теперь – докладные записки. Предложения о поощрении лучших, по его мнению, – дельных. Выезжая на места, он хорошо знал: кто чем дышит, кто действительно заслужил.  Вот где могут быть вопросы... 
За те годы уже в архиве, а за последний год – в Секретариате. Настя с ними, с «девочками министра», в хоре поет.
 
2013, январь
– Помню точно, что не Борух, – сказал Саша, мой дядя. –  И не Борис.  И не Велвл, и не Хаим. Хаим сидел в будочке на рынке. А Веля напротив обкома. А Борух (он же Борис) имел такую большую семью, что ему не сказали насчет литерного. Как-то промолчали, ведь и нам может не хватить, если все Шустеры соберутся. Тогда почему ты решил, что сапожник – «Вайсман»? 
Почему, вы спросите,  Вайсман? Не мог быть он – Вайсман – не было в нем ни наследственной мудрости, ни мастерства. Потому что не был он из тех потомственных, что от прадеда к деду, от деда к отцу... Не мастер он был, а почему? Спросите, почему? Что запомнил дядька – пальто. Пальто в августе. И обувь в сетках. То есть вез он не молоток и клещи, и не ножницы с большими ушками, и не урезник, не кантик папин и не гладилку любимую, доставшуюся от прадеда, а всего лишь товар, и наверное не лучшее – а невыкупленное, остатки,  что он там, размер перепутал или так долго возился, что, упаси бог, некому было отдавать... Кто знает. Шлема – Вайсман. Это что ли в насмешку? Тогда понятно... Ни жены, ни детей, ни достатка, кроме пальто, хорошего, правда, но старого, пошитого по взаимности, за обувь, в обмен. 
– Хорошее пальто, я помню.  Это Фиркин отец шил. Он ей, Шлема то есть, он ей лодочки, он ей ботики, он ей то, он ей се. Он ей  – все. И отцу ее, Боруху Ароновичу, Шлема даже понравился, и маме ее, Фейге Нусимовне. Все-таки профессия в руках. А она – «летчик есть летчик, не какой-то там полусапожник в полуподвале» – «летчик высоко летает» – выскочила, дура, не спросила ни совета, ни благословения…
То есть не было счастья у Шлемы. И до войны, и во время, и после...  Барнаул – это в Казахстане или в Сибири? –  куда эвакуировался. Говорили: пришли за обувью, стучали-стучали... Кто говорил? Нездоровый он был, кашлял, и пальто не спасло хорошее, теплое. И литерный. 
Вот и возникает вопрос: зачем? Почему его? Ни дома, ни сына. Деревце, правда, под окном  полуподвала росло, но сажал не он, росло и росло, и тоже плодов не давало…
– Ну да! – говорила Соня, – а Шлемку посадил.  Вилогадника – этого кляузника – «так он же русский, и не партиец, никто – зачем ему бежать? Да и не просил он особо, пришел-ушел...» – пробовал возразить Яша. (Конечно, Соне – возразить...) – Сколько он тебе потом крови попил, вспомни, ты же знал, кто он и что он, а не посадил, а того – посадил. Мало того, что безрукого – безголового! Это ж кому-то сказать – два левых босоножка, левых, вы представляете?  Принес подарочек, и кому – невесте! Вся его жизнь была такая. «Он не заметил». Шутник: «Если Фирка захочет налево – пусть оденет эти – далеко не уйдет». А? Балабол. Может быть такое на свете? «Шлема – два левых!» А было. Вся Полтава говорила.
Я не помню, конечно. И дядька не помнит. И бабушка Соня не рассказывала. А могла бы... Какая разница уже…