«Янтарная комната», роман

Она готовилась внести и собственную лепту в эту красоту. Складывала в специальную коробку разные "драгоценности". Прозрачные фишки. Стеклянную шкатулочку с разноцветными кусочками янтаря (некоторые Сашенька сама нашла на пляже, а некоторые выменяла во дворе на кукольную посуду). Лучше всего была, разумеется, картинка, подаренная Аллой Николаевной.

Родители тоже готовились к переезду. Они часто ходили на стройку посмотреть, как там идут дела. Покупали разные вещи. Мама им ужасно радовалась, а Сашенька – не очень. Её даже как-то оскорбляли все эти взрослые неинтересные предметы: большой синий таз, дуршлаг, чёрная сковородка с длинной ручкой, выбивалка для пыли... В Сашенькины мечты встраивалось только шёлковое голубое одеяло, которое терпеливо лежало в шкафу, завёрнутое в бумагу и стянутое шпагатом.

Часть дома – именно ту, куда должна была вселиться их семья, – сдать в срок не успевали. И ожидание – отчасти радостное, отчасти тревожное – растянулось ещё на полгода. Вселяться пришлось зимой, в холод и гололедицу. Отец в то время был в море. Конечно, с ним всё делалось бы и проще, и веселее, и правильнее. Но ждать его не стали. Тем более, что жены моряков пугали друг друга историями о незаконных захватах квартир, о внезапных пересмотрах очереди…

Достроенный дом заселяли поспешно – будто сами совершали эти самые незаконные захваты. Во дворе, среди невывезенного мусора, присыпанного снегом, зелёные грузовики рычали и ёрзали, выискивая место, куда бы втиснуться. Грузчики сердились и кричали, торопили хозяев. Мама бегала в расстёгнутом пальто. Платок у неё съехал на плечи, лицо вспотело и раскраснелось. Почему-то грузчики хотели сбросить вещи прямо в снег, на битые кирпичи. Но потом всё-таки сговорились о чём-то и потащили наверх тахту. Мама бежала за ними. В одной руке у неё был чемодан, а в другой – голубое одеяло, с которого лентами оползала порванная бумага.

Сразу за тахтой чужие грузчики потащили в дом огромный буфет. Кривые зеркала его страшно дёргались и вздрагивали. Затем разные люди стали заносить какие-то ширмы, корыта, вазоны… И каждый раз дверь открывалась с тяжёлым рокотом и захлопывалась как-то окончательно грозно, навсегда.

Сашенька стояла возле грузовика. В кузове жалко и неопрятно громоздились их продрогшие вещи. Казалось, они стыдятся того, что очутились под открытым небом, что каждый может на них посмотреть. В этих случайных, брошенных мимоходом взглядах Сашеньке мерещилось неодобрение. Ей было неловко и обидно. Ноги и руки у неё замёрзли, но подвигаться, даже потопать она не решалась. Ждала. Но никто не шёл.

Стало темнеть – быстро, толчками. Сашенька испугалась. А вдруг их квартиру уже кто-то занял? Она прямо-таки увидела, как мама стоит в дверях и спорит с людьми, которые успели набить их комнаты своими громадными шкафами. Как застряла поперёк лестницы их тахта, брошенная предателями-грузчиками. Из-за тахты где-то там, наверху, получились заторы из чужих диванов и буфетов. Бедная мама – испуганная, замученная – совсем растерялась и не может спуститься обратно к ней, к Сашеньке. И все на неё кричат.

"Нет, нет, так не бывает! – говорила себе Сашенька. – Сейчас вернётся мама. И грузчики никуда не делись. И вещи из кузова никто не заберёт. Просто хочется, чтобы всё поскорее кончилось".

Несколько раз Сашенька начинала плакать. То ли она надеялась слезами как-то ускорить происходящее, то ли не выдерживала странных перебоев под рёбрышками, за грудиной. Что-то там колотилось быстро-быстро: ещё секунда – и разорвётся. А потом замирало, будто вот-вот заглохнет. Это было, конечно же, СЕРДЦЕ. Она очень боялась сердца и всегда думала, что оно совсем хрупкое и ненадёжное. Ей хотелось, чтобы подошёл кто-нибудь взрослый и спросил, почему она плачет. И успокоил её. Но никто к ней не подходил. Даже грузчики, которые, наконец, вернулись и потащили с машины папин письменный стол, не сказали ей ни слова, не улыбнулись. Сашенька не привыкла к безразличию взрослых. И заплакала чуть по-другому, от обиды.

Когда мама, наконец, повела её по широкой каменной лестнице, Сашенька была совсем усталая, совсем издёрганная. Не вспомнила ни о коврах, которые должны были лежать на ступеньках, ни об обещанных пальмах. Её волновало другое: странное ощущение, что мама давным-давно уже живёт в этом доме, освоилась в нём, привыкла, познакомилась с соседями – и вот лишь сейчас надумала привести сюда и её, Сашеньку.

Многие двери на лестничных клетках были распахнуты, и оттуда бил яркий электрический свет. За одной из дверей Сашенька увидела свою кушетку, стоящую на боку, и папину этажерку. СЧАСТЬЕ всё не начиналось, хотя мама провела её, держа за ручку, по всем уголкам и закоулкам квартиры. Она непрерывно говорила, как экскурсовод в музее, – будто Сашенька не понимала, что кухня – это кухня, а ванная – это ванная. Сашенька подыгрывала маме, каждый раз с деланным изумлением уточняя: "И что, она наша? Неужели только наша?!" А мама умилённо вскрикивала: "Конечно же, дурачок мой, только наша!" И всё дёргала, тискала Сашеньку...

Сашенька уже знала, как мама будет пересказывать папе её слова, когда он вернётся. Может, даже всю жизнь будет повторять: "И это всё наше?!"

В комнате – той, что побольше, – за незастеленным столом пили водку подобревшие грузчики. Они кромсали перочинным ножом розовую колбасу и прямо пальцами отлавливали из банки солёные огурцы. "Заходи, не стесняйся!" – зазывали они радушно Сашеньку. В комнате сильно пахло свежей побелкой и чужими мужчинами. "Где же люстра? – спросила Сашенька. – Говорили же, что люстра…" – "А вот же она!" – сказали одновременно трое, и три руки поднялись вверх, указывая на латунную трубочку под потолком, от которой книзу расходились на четыре стороны трубочки потоньше с чёрными патронами… В один из них успели вкрутить лампочку, и она как-то резко, нехорошо горела.