«Янтарная комната», роман

К слову, и появление красивого паренька, сына Миры Моисеевны, – поразило Риту куда больше, чем девочек. И дело было не в безумных корзинах цветов, не в апрельской сирени – а в его откровенной влюблённости, в нежном поклонении, которое он и не думал от кого-то скрывать.

Нет-нет! Рита грустила не о том, что Аркадий никогда не стоял перед ней на коленях, не заглядывал в глаза, не прижимал к щекам её ладошки, не носил на руках… Грустила она о том, что всей своей статью, всей сутью своей не годилась для этого. Кто ж такую на руках удержит…

А ещё грустнее было от того, что и Юльку – не огромную, не толстую, хорошенькую Юльку – тоже никто никогда не будет носить на руках.

7

Старший механик Гройсман отступил на несколько шагов, чтобы полюбоваться проделанной работой. Портреты висели на привычных местах, даже прикручены были теми же винтами. Аркадий замер, вглядываясь в фотографии дочерей, досадливо покривился. Разумеется, бывали накладки и раньше: новые фотографии оказывались хуже предыдущих. Но впервые он вот так, прямо, подумал: "Ведь я сам завёл этот обычай! Никто не заставляет меня его соблюдать".

Впереди было достаточно времени, чтобы привыкнуть к этим изображениям, изучить и запомнить каждую чёрточку. Он знал, что лица его девочек несколько раз сменят своё выражение, а к концу рейса станут единственно возможными.

Но на сей раз промах был налицо и сразу бросался в глаза. До сих пор они всегда ходили фотографироваться вдвоём. В ателье на Калинина. Фотографии получались одинаковыми и по размеру, и по освещению. Девочки как бы стояли рядышком: Сашенька – чуть выше, Юлька – чуть ниже. А теперь выглядело так, будто напротив него стояла Юлька, а Сашенька смотрела сзади, издалека, из того захолустного украинского городка, где сделали этот нерезкий серенький портрет. На портрете было много стены. И свитерка, и курточки было слишком много. Казалось, фотографа в Сашеньке заинтересовала исключительно одежда.

Зато Юлино лицо почти упиралось в края фотографии и, должно быть, оттого выглядело крупноватым. Вдобавок все эти подробности – волоски, складочки, свет, проникающий в зрачки, – были как-то самодостаточны и самодовольны, не вязались с выражением Юлиного лица. Странное, новое какое-то выражение… Гройсман даже брякнул вслух: "Ты чего это, Китаец…" Юлины преданные глаза были сощурены, длинные прямые бровки сдвинуты сильнее обычного. Не то обида, не то разочарование. Что-то вызывающее таилось в чуть растянутых губах. Похоже, ей совсем не хотелось фотографироваться.

С тяжёлой жалостью он представил себе, как Юля одна идёт по улице в "их" ателье. Как удивляется знакомый фотограф, как расспрашивает, почему она пришла без сестры.

Интересно: она отделалась двумя-тремя словами – или, наоборот, рассказывала подробно, хвастала? Вот так-то, дядечка! Вы, небось, считали, что она никому не нужна, раз больная…

"Ну, а ты, Китаец… Ты сама как думала? Собиралась всю жизнь спать с Сашкой на двухэтажной кровати? А если бы наоборот? Представь себе, что это ты ушла бы от нас первая… Встретила бы хорошего человека… А Саша осталась бы…"

"Я бы так не поступила!"

Аркадий рассмеялся снисходительно. И осёкся. Юлин странный взгляд… Не позволял он смеяться.

"Эй, Юлька! Ты действительно собиралась принести себя в жертву?"

"Я не собиралась приносить себя в жертву".

"Теперь послушай… Оно даже хорошо, что ты осталась одна. Научишься жить своей жизнью. А то ты всё Сашиной жизнью жила. Меня всегда это смущало".

Размытая, серенькая Сашенька смотрела поверх их голов, не участвуя в разговоре.

Никаких сюрпризов от такой фотографии ждать не приходилось. Никаких глубин она не таила. Аркадию предстояло лишь гадать, отчего Сашины плечики неестественно прямы, откуда этот напряжённый наклон шейки. И лицо вроде чуть осунулось… Сашенька писала, что у неё всё хорошо. Но ему почему-то не верилось. А может – не хотелось верить?

У Аркадия вдруг возникло безумное подозрение: это не Юля – это он сам не готов был жить без Сашеньки. Оттого и примирился неожиданно быстро с её болезнью.

Гройсман взъерошил волосы и замотал головой – как бы желая вытряхнуть оттуда гадкие мысли.

8

В соседней каюте Константин тоже разглядывал фотографию. Зоя с маленьким Вовкой. Улыбалась Зоя, улыбался Вовка. Но выглядели они так, будто Зоя у кого-то одолжила ребёнка, чтобы сфотографироваться с ним в новом платье.

А чему удивляться? Сфотографировались они на второй день после того, как Сергей привёз Вовку. Ребёнок к ним не успел привыкнуть – да и они не привыкли к нему…

За полторы недели мало что изменилось. С самого начала Серёжкин брак был непутёвый, ненадёжный – вот они и не позволяли себе привязаться к внуку по-настоящему. Если уж быть с собой до конца честным… Константин к любому из соседских пацанов относился не хуже.

А теперь – вот оно, свершилось. То, чего вроде бы хотели. То, на что никак не мог решиться слабовольный Сергей. Жена сама ушла от него.

От Нади ждали всяких гадостей. Большинство женщин в такой ситуации начинает мстить и пакостить через ребёнка. Но вышло наоборот: она с удовольствием отдавала Вовку – хоть на день, хоть на неделю. И чем совсем уж удивила невестка – не стала отсуживать, делить кооперативную квартиру. Съехала к матери.

Когда Сергей позвонил и сообщил о разводе, они с Зоей растерялись. Уже и не знали, радоваться им или огорчаться. Лично Константин предпочёл бы, чтобы так оно уже и шло. А вот Зою досада грызла. Как же! Её сыночком пренебрегли!

Константин понимал её. Он вообще с годами всё лучше различал за Зоиным интеллигентным благородством вполне мелочные мыслишки и расчёты.