«Луч прошивает все», повесть

— Бывал. И я, и Дмитрий. Кроме того, она всё же наезжала иногда в Москву. Однажды мы — все трое — даже пересеклись в Детройте. Но… эта игра предполагает очень чёткие правила. Мы с Дмитрием планомерно росли, но вплоть до 28—29 лет ещё не котировались как её женихи. Имущественность, переходящая в своего рода сословность, — вы можете поднять меня на смех, да я и сам, забегая чуть вперёд, подниму себя тогдашнего на смех. Останься я таким, как был, не угодил бы в избу. Вы спросите, а любовь ли это была. Чёрт его знает. Сейчас я свободен от любви, но, думаю, если бы полюбил, полюбил бы иначе. Как бы вам объяснить. Ну, представьте себе — без скорости здесь не обойтись — взбесившийся поезд, который несётся неизвестно куда с жуткой скоростью. Ни соскочить, ни остановить его нельзя. Пассажиры кое-как перемогают страх и, стараясь не глядеть в окно, живут обычной пассажирской жизнью: пьют чаёк из стаканов с подстаканниками, играют в дурака, ходят изредка в вагон-ресторан. Может там образоваться какой-то флирт, ухаживание, любовь? Да — но с поправкой на эту аномальную скорость, на нечеловеческое мелькание за окном. Моя любовь к Елене была частью гонки, была встроена в систему. Ну — как лампочка, встроенная в телевизор, — что она: лампочка или деталь телевизора?
— И то, и другое, — отозвался кто-то басом.
— Вот-вот, — живо согласился Георгий. — Вот и моя любовь была и то, и другое, то есть и любовь, и в то же время фрагмент мозаики из пазла. Соберёшь — вот ты и кругом чемпион. Некоторым из вас, может быть, противно это слушать; уверяю вас, мне теперь неприятно об этом говорить. Но без этой вводной части не обойтись. Итак, постепенно — в двадцать девять лет — мы с Дмитрием сделались вице-президентами тех структур, внутри которых росли. Президенты там были скорее декоративные, представительские, гаранты стабильности, этот пост не обсуждался. Вице-президент — это был максимум внутри и реальная власть. Мы, полагаю, были самыми молодыми вице-президентами структур такого уровня в стране. Точнее, я — потому что Дмитрий на полмесяца старше. Справедливости ради следует признать, что он взобрался на этот пост на двенадцать дней раньше меня. В общем, дальше нам предстояло ждать интересных предложений, и оно поступило — одно на двоих.
Нас вызвал к себе Виктор Александрович, отец Елены. Его офис… знаете, офисы людей такого масштаба обычно на высоком этаже, символизирующем высоту уровня хозяина. И там такая специальная роскошь, выраженная в дизайне, в одной какой-нибудь яркой детали. Например, бумага ручной выделки. А у отца Елены всё было не как у людей. Начнём с того, что это был кабинет на первом этаже, с широкими окнами, в которых, как рыбы в аквариуме, ходили прохожие. Это были односторонние окна — мы их видели, они нас — нет. Вероятно, оттуда были видны не зеркала, а какие-то картинки: бывало, кто-нибудь зазевается и смотрит на то, чего мы не видим, а сам не видит нас, смотрящих на него. Приоткроет рот от избытка внимания — люди очень забавны вблизи. Я был там один раз, а потом не нашёл эту улицу и не посмотрел на эти окна снаружи. И теперь уже, видимо, не посмотрю.
— Вы так катастрофически оцениваете нашу ситуацию? — прогудел кто-то сзади.
— А? Нет, что вы. Эта изба — просто досадное недоразумение, небольшая пауза. Я имею в виду свой теперешний образ жизни. Потерпите слегка — и всё узнаете. — Георгий со вкусом затянулся, выпустил небольшое облачко дыма, и продолжил:
— И вообще кабинет был похож скорее на домашний, чем на офисный. Разве что тапочек не было видно — да и то, мы же не обыскивали помещение, а только ухватили мельком. Камин был, был какой-то комодик, прикрытый скатёрочкой. Самое главное — нельзя было даже предположить, что у этого кабинета меняется хозяин. То есть это был не кабинет должности — какого-нибудь там генерального президента, — а кабинет именно Виктора Александровича. Нас усадили в мягкие кресла, предложили нам кофе и лимонад. Мы с Дмитрием согласились из любопытства: какой тут кофе, и какой лимонад. Да, скажу я вам, знатный кофе и уж совсем сногсшибательный лимонад. Как там, Родион, ваш товарищ говорил про черемшу? Вот примерно… То есть такой лимонад, что можно себе представить, как какой-нибудь партнёр отказывается уступить В. А. заводик за полцены, а потом пробует лимонад — и соглашается.
Глоток лимонада ещё плескался у меня во рту, а В. А. уже перешёл к делу. Он отодвинул скатёрочку — что удивило меня, посредством пульта, — и то, что я поначалу принял за комодик, оказалось плазменной панелью. Тут уже операции пультом меня не удивили — и вот с нами оказалась Елена, точнее, её лицо на экране. Экран был настолько велик, что это лицо получилось больше, чем на самом деле, значительно больше, чем наши лица. Это было чуть жутковато. И вот что сказало это лицо — я запомнил практически дословно:
— Ребята, я внимательно слежу за вашими успехами, и вы оба мне нравитесь. Если вы сохранили ко мне симпатию (мы синхронно кивнули), я охотно и весело выйду замуж за того из вас, кого папа возьмёт к себе в Совет директоров. Пусть это будет вам дополнительным стимулом в вашем захватывающем соревновании. А я искренне желаю успеха обоим.
И она отключилась, панель погасла, и скатёрочка наползла на неё. Мы повернулись к Виктору Александровичу, ожидая серьёзного и длинного разговора.
— Надо прорекламировать майонез «Орёл», — кратко и бесстрастно сказал В. А., и мы поняли, что аудиенция окончена.
Меня, помню, слегка позабавило, с какой простотой жена и сын Дмитрия были вынесены за скобки — о них, кажется, никто (кроме меня) и не вспомнил.
Мы шли белым-белым коридором.
— Какой-то бред, — сказал Дмитрий, криво улыбаясь. — Какой-то, извини, Сомерсет Моэм. Мне никакого удовольствия не доставляет соревноваться с тобой.
— Ой ли.
— Нет, посуди сам, разные вещи — гнать по параллельным дорожкам и сталкиваться лбами.