«Янтарная комната», окончание романа

Ну? И это воспитание? Даёт им полную волю. Может, для них куда лучше была бы строгая, жёсткая мачеха. Оба – нелёгкие дети, с ними так нельзя.
Она прислушивалась к тому, как в коридоре Саша препирается с Лёшкой, загоняет его в ванную. Никакого уважения! Ни дать, ни взять – мальчишка с девчонкой спорят! Он даже кокетничает с ней...
Через открытую дверь Зинаида Митрофановна видела Сашу. Она возилась с Лёшкиными вещами. Встретилась взглядом с Зинаидой Митрофановной, улыбнулась – то ли извиняясь, то ли ища поддержки.
– Пусть хорошенько прогреется под душем. Уж этот мне хоккей!
Зинаида Митрофановна подошла, повертела в руках куртку.
– По-моему, от его вещей куревом пахнет, – не выдержала она.
– По-моему – тоже, – вздохнула Саша. – И не первый раз. Не знаю, что делать. Я уж по-всякому пробовала…
Зинаида Митрофановна хотела было сказать ей что-то толковое, веское, но осеклась. Разве её оба сына не курят? И начали примерно в Лёшкином возрасте.

Маринка обрадовалась, когда увидела бабушку. Даже сама удивилась, до чего обрадовалась. А уже через час – пожалела о том, что бабушка приехала именно на праздник. Всё как-то не так пошло. Саша при бабушке стала невесёлая, неласковая. Следила за каждым Маринкиным движением. Просила взглядом: веди себя поосторожнее. Ну, Маринка и старалась. Помогала накрывать на стол, доставала для Алёшки чистое бельё и носки.
Но дело было, конечно, не в этом. Маринка сразу заметила, как бабушка посмотрела, когда она назвала Сашу мамой. И дальше старалась следить за каждым своим словом. Но Алёшка… Алёшка, который обычно Сашу никак не называл или уж в случае особой надобности называл по имени, – взял да и брякнул ни с того, ни с сего: "Отстань, мам!"
Незадолго до того Саша заказала мамин портрет. Маринка была очень рада, что папа успел его повесить. Думала, бабушке понравится. Но та как-то виду не подавала… Будто этот портрет висел над сервантом всегда!
Ради Саши Маринка даже стала есть тяжёлый бабушкин пирог. Она никогда не любила такие пироги. Всё равно что большой кусок белого хлеба, чуть промазанный повидлом. Но перед ужином Саша вызвала её в коридор и стала шептать на ухо: "Мариша, пожалуйста! Бабушка старалась…"
После бабушкиного пирога в Маринку уже и чудесные Сашины пирожные не лезли. А они ведь их придумали вдвоём. Валялись вечером на диване и придумывали… Маринка сама ломала орехи, мыла клюкву.
Когда Маринка стала хвалить пирожные, Саша наступила ей на ногу под столом.

Бабушка ела их с опаской. Надкусит – и посмотрит, что там внутри. Надкусит – и посмотрит. И всё немножко удивляется: зачем клюква? зачем мак? зачем кофе? Вроде она, бабушка, лучше знает, что надо класть в пироги.
Хорошо хоть Алёшка выручил. Ел всё подряд. Он один слопал почти четверть бабушкиного "правильного" пирога.
Вообще весь день получился неинтересный. Тихо, скучно… Обычно у Саши до самого вечера играл проигрыватель. Саша не то чтобы его слушала, а так… всё делала под эту музыку. Поначалу Маринка удивлялась. Уставала даже. Потом перестала замечать. А потом и вовсе привыкла.
Без Сашиных скрипок в доме стало как-то сухо и пусто. Маринка сама подошла к проигрывателю и поставила Моцарта. Думала – бабушка удивится, обрадуется, что Маринка разбирается в серьёзной музыке. Но бабушка только губы поджала.
А в то время, когда они обычно на диване под пледом читают вслух книги, Маринке пришлось отправиться в спальню и наскоро делать подарок для бабушки. Саша уговорила её наклеить на открытку самые красивые ракушки.
Всё бы ничего – но досадно было: теперь бабушка решит, что Саша всегда такая. А ведь всё из-за неё, из-за бабушки. Целый день следила за каждым Сашиным шагом! Саша идёт – а бабушка смотрит ей вслед, прямо на ноги. Или в руки смотрит, когда Саша наливает чай. Саша всегда просила не следить за ней. От этого она начинает спотыкаться, а из рук у неё всё выпрыгивает.
Да. Противный, противный день! Когда Маринка пришла из школы, Саша даже в лоб её не поцеловала! А потом они вместе боялись за Алёшку: а вдруг он задержится – или какую-нибудь глупость учудит. Он и учудил. Всю одежду пришлось стирать, сушить. А куртку вообще решили сдать в химчистку.
Бабушка смотрела так, словно Саша виновата и в том, что Алёшка опоздал, и в том, что перепачкался. Самое удивительное – почему-то и Маринке казалось, что виновата Саша...
А потом они – уже втроём с Лёшкой – боялись за папу. Как бы он именно сегодня, при бабушке, не явился домой пьяный. Они после работы собирались поздравлять своих сотрудниц – он сам говорил. От общего их страха у Маринки гудело в ушах. И тошнило немножко.
Господи! Как они обрадовались, когда он пришёл трезвый! То есть не совсем трезвый… Но ведь это же праздник!
Немного подвыпивший – отец был даже лучше. Обмякший, покладистый, щедрый… Но именно таким Маринка отца не любила. Его зыбкая мягкость и доброта вызывали в ней особую брезгливость. Весь мир начинал ей казаться зыбким, неустойчивым, ненадёжным. Жить становилось противно – будто ходишь в мокрых ботинках.