«Янтарная комната», окончание романа

Весь вечер отец угощал бабушку. И всё старался для неё что-нибудь сделать. Заставил лечь спать на новой кровати... И это уж было совсем ни к чему. Бабушка могла спать в столовой, на диванчике. Алёшке поставили бы раскладушку в детской. А он устроил целую белиберду! Саше пришлось спать на Маринкиной кровати. Папе – на раскладушке. А Маринку положили на одну кровать с бабушкой. Кровать просторная, на ней и втроём можно спать… Но Маринка вообще не любит спать с кем-нибудь рядом. Тем более – с бабушкой! Стыдно так думать, но от бабушки пахнет… по-особому… Маринке не нравится её запах.
Когда бабушка начала раздеваться, Маринка не знала, куда девать глаза. Столько на ней было понадето! И всё большое, некрасивое... Какую-то штуку бабушка даже на стул класть не захотела. Свернула её и сунула под матрац. Маринку чуть не стошнило. А главное, там, под матрацем, бабушка наткнулась на… штучку железную... Вытащила и спрашивает: "А это зачем тут?" Маринка соврала: "Не знаю". Хотя прекрасно знала. Железячку мама засовывала папе в зубы, когда у него начинался приступ. Чтобы не прикусил язык. Бабушка, конечно, догадалась. Покачала головой. Спросила: "И часто оно бывает?" – "Нет, – сказала Маринка. – Давно-давно не было".
Она долго не могла уснуть. И всё боялась – вдруг бабушка ещё что-нибудь спросит. А потом услышала отцовский топот на кухне. Вспомнила о бутылке шампанского, которую привезла бабушка.
Маринка высунула из-под одеяла ногу. Холод шлёпнул, будто мокрой тряпкой. Быстро свернулась под одеялом в комочек, замерла. Решила – не пойдёт. Подождала, прислушиваясь. Хлопнул холодильник, что-то задвигалось, зазвенело. Она разом решилась, сбросила с себя одеяло, быстро нашарила тапочки и, ёжась, на цыпочках пробежала по коридору. На кухне горел свет – почему-то слишком яркий. Он сразу и окончательно разогнал остатки сна. Маринка зажмурилась, отец обернулся к ней. Посмотрел с удивлением, всё не отпуская ручку холодильника.
– Тебе чего, дочка? Проголодалась?
Она отрицательно помотала головой.
– Тогда давай иди скорей в постель. А то, смотри, простудишься!
Маринка стояла, догадываясь, как странно выглядит её появление и туповатое молчание. В заботливом голосе отца, едва уловимая, ощущалась досада. И видно было, что сам он придумывает, чем объяснить своё позднее появление на кухне. Наконец, сообразил:
– Я тут… лекарства ищу… Голова разболелась.
Маринка решительно и всё ещё без слов подошла к дверце холодильника, вытащила коробочку с цитрамоном и протянула отцу.
– Спасибо, – сказал он. – Можешь идти.
Она налила в чашку кипячёной воды и протянула ему.
– Пей.

Конечно же, отец не собирался принимать таблетку, не собирался пить воду. Но Маринка видела: он по-своему доволен ею. Пожалуй – даже восхищается её хитростью. А ещё больше – твёрдостью. Сравнивает её с матерью. Не с Сашей – а с той, которую она не помнит.
А со всем тем – совершенно ясно было, что отец ничего не может с собой поделать. Неприятное, знакомое Маринке нетерпение угрожающе росло на глазах. Сейчас он подхватит её на руки и отнесёт в постель. И, может быть, скажет что-нибудь хорошее, ласковое. А потом вернётся на кухню и нальёт себе – в эту же чашку – шампанского. Или припрятанной где-нибудь гадости, которая на вкус хуже любого лекарства. А потом выключит свет и пойдёт к себе, но от двери вернётся – и снова нальёт, только уже больше.
– Не надо, папа, – напористо прошептала она и крепко уселась на табуретке, чтобы он понял: от неё не избавиться.
Отец очень симпатично, по-мальчишечьи, хохотнул и перестал притворяться.
– Доча! – прошептал умоляюще. – Я немного… Вот столечко! Напёрсточек…
Она строго помотала головой.
– Напёрсточек! И больше не вернусь, честное слово!
Ей было жалко его, но она сказала:
– Ты что, хочешь, как на двадцать третье февраля? И ещё при бабушке…
Он выпрямился. Лицо у него стало сухое и нехорошее.
– Ладно. Пойдём.
И выключил свет.