«Янтарная комната», окончание романа

А скрыть – скрыть ничего нельзя, особенно в армии. Вот ведь только в штабе округа лежали бумаги с Сашенькиным диагнозом – а весь городок был в курсе уже через несколько дней. По виду её ничего тогда и заподозрить нельзя было: ловкая, подвижная…
Такой она не была даже в ту ёлочную ночь, когда он увидел её впервые. Он, дурак, испугался: а вдруг его заподозрят в жульничестве! Раздобыл, скажут, липовые справки, решил таким вот хитрым способом пристроиться в уютном ухоженном городке с мягким климатом… Поди докажи кому-то, что несколько месяцев назад она не могла пройти по комнате! Причём его и тогда коробила вся эта возня со справками, выписками…
В те первые месяцы он чувствовал себя, как… атлет, который сильно напрягся, готовясь поднять огромную страшную гирю – а гиря в руке оказалась невесомой. Как воздушный шарик. Конечно же, он успел посмотреть медицинскую энциклопедию и прочие справочники. А следовательно, знал, что этот сюрприз, это чудо – всего лишь временное улучшение. Но в глубине своего существа, в самой основе своей он был непрошибаемо легкомыслен. Натура его сопротивлялась очевидному. Законы… Они существовали для кого-то – не для него. И действительно: в его жизни столько раз складывались ситуации, из которых выйти можно было лишь чудом! А значит, и очередное чудо тоже возможно. Как в том скучненьком романтичном фильме, которым бурно восхищалась его мать.
А вместе с тем он уговорил хозяйку приделать к лесенке перила. Внимательно прислушивался к разговорам о городской больнице. О профессорах-светилах, которых полно в Черновцах, в каких-то полутора-двух часах езды. Он не давал Сашеньке делать тяжёлую работу. С удовольствием хлопотал по дому. При чрезмерно энергичной матери его хозяйственным талантам не было случая проявиться. Теперь он очень гордился ими. И почти так же гордился Сашенькиной бесхозяйственностью. Со смехом рассказывал всем подряд, как она сожгла целый лист печенья. То ли задумалась, то ли просто не знала, сколько его нужно держать в духовке.
Кстати, кусочки, не превратившиеся в уголь, Боря обгрыз – и они оказались довольно вкусными.
Среди офицерских жён были женщины и помоложе Сашеньки. Но почему-то к ней относились так, будто она – самая младшая. Она действительно выглядела совсем молодо. Худенькая девочка со взрослыми глазами. Волосы её – длинные, тяжёлые – были по-детски расчёсаны на косой пробор и над виском подхвачены детской заколочкой. К ней как-то не клеилось слово "жена". Хотелось сказать – "невеста".
Именно как к невесте – Боря и относился к ней. И через год, и через два. Время шло, а он был с Сашенькой по-прежнему осторожен и робок. Странно – но ничего другого ему и не надо было. Никаких там фокусов, которые он перепробовал с напористой поспешностью ещё дома, ещё до того, как вырвался из-под широкого крыла матери. Он никогда не решился бы подсунуть Сашеньке одно из тех пособий, которые когда-то приобрёл на чёрном рынке. Он больше не участвовал в "откровенных мужских разговорах".
Когда-то на всех этих пикниках и вечеринках Боря был… "солистом". Его истории о "горячей" Зиночке, о "холодной" Верочке, о замужней Ниночке, исполненные в лицах, были остроумны и талантливы. Ну прямо эстрадные номера! Случалось, их просили повторить на бис.

А тут вдруг начисто отшибло! Он слушал чужие рассказы не без интереса, но сам старался помалкивать. Как-то не поворачивался язык говорить о том, что было когда-то. Тем более о Сашеньке.
Он много думал об этом. О Сашеньке, вроде, и нечего было рассказать… В любом случае – никто бы его не понял. Едва уловимые движения, касания, смены настроений. Туманности, дымки, акварели… Она была странно покорна, и если бы он захотел какого-нибудь изыска, чего-нибудь этакого – не стала бы сопротивляться. Но в том-то и дело, что ничего "такого" с ней – именно с ней! – он и не хотел. Достаточно было туманов и акварелей. Он сам не понимал, почему они так ошеломляют его, так волнуют.
Похоже, и окружающие что-то чувствовали. Даже тогда, когда где-нибудь в командировке компания упивалась до полного свинства, над ним, над этой его странной семейной жизнью никто не подтрунивал. К их браку относились с бережным умилением: будто поженились двое детей и стараются вести себя по-взрослому.
Так оно и было. Днём. Их дни были похожи на милые беспорядочные букеты, которые он ей приносил. Смех, возня… Швыряния друг в друга картошкой и тапками. Поиски затерявшихся книг или одёжек. Громкие споры со взаимными обличениями: по чьей вине сгорела картошка, кто забыл собрать вечером просохшее бельё. Не часто – но тем оно было забавнее – Сашенька могла употребить весьма терпкое словцо. А как громко она хохотала, когда он рассказывал не слишком приличные анекдоты!
А вот ночи их были просты и однотонны. В этом была такая неожиданная, надрывная острота! И всё не покидало странное ощущение: Сашенька ему не принадлежит, он захватил её каким-то чудом, какой-то неправдой.
Иногда Боря задавал себе прямой вопрос: что это? Что это за "нечто", у которого он отнимает, отбивает Сашеньку? Её хмурый отец? Весёлая толстая мать? Безмятежная, ревнивая Юлька? Древняя история с непонятным Сергеем? Сама её болезнь?
Он постоянно боролся за Сашеньку.