«Луч прошивает все», повесть

Я без приключений добрался до тётки — для начала, своей; тётку Кеши я оставил на крайняк, вроде приложения к его же конверту. Тётушка, а звали её Анастасия Константиновна (длинновато, но что поделаешь), накормила меня горой невероятно вкусных и разнообразных домашних пирожков. Мы выпили озеро чая. Тётушке было лет пятьдесят, она была старшая сестра моего папаши. Она рассказывала различные истории из их детства, называя моего отца Вадюшей. Её, как я узнал от матери, оставил муж, так же, как нас с мамой — Вадюша, и тут что Москва, что Россия, статистика одна. У тёти Насти осталась дочка Катя, она постарше меня, уже замужем и живёт на другом конце города, но мы обязательно к ней выберемся, вот только немного разгребём. Что предстояло разгрести, если она полдня готовила пирожки, а потом полдня мы их кушали, осталось за кадром, — но и Бог с ним. Телевизор помог нам сожрать остаток дня; мне досталась белоснежная, аж слегка хрустящая постель — и нежный сладкий сон. Москва встретила меня радушно и гостеприимно. Другое дело, что я покамест не продвинулся к своей цели.
Назавтра я встал около полудня. На балконе ворковали голуби. Стояла мягкая жёлто-голубая осень. Я оглядел с высоты седьмого этажа двор, соседние кварталы, капельку какой-то синей воды вдали. Ничего особенного, но отчего-то очень красиво. Я повторил вслух несколько раз, как мантру: «Я в Москве» — и прошёл на кухню.
Там меня ждали пирожки, инструкция из многих пунктов на все случаи жизни (как сварить кофе, как добраться до центра, как включить стиральную машину и т. п.), ключ и деньги. Жизнь, одним словом, удалась.
Не буду утомлять вас отчётом о тех нескольких днях, которые я прожил в тесной близости к тётиной квартире; если можно так слегка гиперболически заострить, между кухней и телевизором. Ну, изредка я выходил во двор, стараясь держать подъезд в поле зрения, обсуждал какие-то подробности с пенсионерами и молодыми мамашами. Это был странный рай паузы, которая не могла длиться долго. Какая-то неугомонная железа вырабатывала свой мутный яд. Что-то внутри организма всё чаще и явственнее напоминало мне, что не зря же я приехал в Москву, а за устройством своей литературной судьбы.
Надо сказать, что всё своё поэтическое наследие я объединил в один файл и послал сам себе по имейлу. Теперь я не мог потерять свои стихи — если даже я очнусь избитый и ограбленный под мостом в Сан-Франциско, в ближайшем интернет-кафе на чудом уцелевшие $5 я мгновенно восстановлю свой поэтический статус. Была у меня и еще одна потаённая мысль: вроде бы послать самому себе письмо — глубоко личное, даже интимное дело, но так уж технически получается, что это письмо прошивает океан Интернета (как луч прошивает всё) — и оставляет там нестираемый след. И если когда-нибудь головастые филологи выработают действительно бесстрастный, объективный и компетентный способ отделения зёрен от плевел, то в мировую паутину запустят миллион вирусов, вооружённых этим критерием, и те вмиг всё перепашут. И как знать, не засияет ли тогда моя скромная подборка, приаттаченная к частному письму самому себе, ярче иных искусственных светил…
Это я немного увлёкся, а практически я вывел файл на рабочий стол тётиного компьютера, потом посидел над своими опусами в зуде литературной правки, заменил было одну запятую на точку с запятой, потом, подумав, вернулся к первоначальному варианту. Отшлифованную таким образом подборку послал на печать — и эти несколько листков присоединил к содержимому Кешиного планшета.
Надо было с чего-то начинать. Фасы и профили я отложил на потом, когда чуть оботрусь и наберу вес. Выбрал самое невинное — книжный магазинчик. Вряд ли скромного молодого покупателя, если он к тому же не будет делать лишних движений, опознают как потенциального захватчика Москвы и вышвырнут за МКАД. Надо только шифрануться — ну, могу я быть студентом-гуманитарием, например, или просто любителем поэзии?..
Тогда я, разумеется, не знал, что в Москве поэтов в сотни раз больше, чем отвлечённых любителей поэзии. Много чего я не знал тогда. Перед самым выходом из дома я заколебался, брать планшет или нет, — но всё-таки взял. Потом, движимый интуицией, перевернул универсальную тётину инструкцию, так и лежавшую эти несколько дней на кухонном столе. На обратной её стороне крупными буквами было написано: ПОСТАРАЙСЯ НИЧЕМУ НЕ УДИВЛЯТЬСЯ. Признаюсь, первым моим импульсом было удивиться этому предостережению, но я этот импульс преодолел.
Магазинчик располагался в чудесных переулках старой Москвы. Он был невелик — не только по меркам мегаполиса, но и, скажем, в параметрах моей малой родины. С архитектурной точки зрения он был утоплен в подвальчике, книги стояли на стеллажах вдоль стен, между ними — стулья и даже пара столов, но стулья никто не использовал как стулья, а столы — как столы. У стеллажей стояли два зачарованных покупателя — девушка и молодой человек. На кассе сидел мужчина средних лет с внешностью бюрократа. Туда-сюда шнырял волосатый паренёк — то с пачкой книг, то с какими-то листками, то порожняком.
На пол-этажа выше была барная стойка с холодной девицей, еще на пол-этажа выше, в аккурат над пространством магазинчика, вдоль стен — маленькое кафе. Любопытства ради я поднялся туда. Там сидели несколько людей различного пола с нескрываемо интеллектуальными и неуловимо порочными лицами.
Я вернулся к поэтическому стеллажу. Август не пропал даром. Практически всех тут я так или иначе читал. Я принялся листать книженции. Знакомых стихотворений было приблизительно столько же, сколько лиц на районной дискотеке. Я почувствовал себя увереннее.
Между тем волосатый паренёк подчалил к девушке и любезно спросил:
— Я могу чем-нибудь помочь?