«Луч прошивает все», повесть

— Прекрасно. Я всё больше лежал, потому что мне претила активность как таковая, потому что она напоминала мне деловую активность. Меня что-то начала интересовать ситуация с личинкой, куколкой и бабочкой — не в плане метафоры, а всерьёз. Я добрался до компьютера и открыл Википедию. И долго смотрел на соответствующую информацию, там были, помню, изумительно сочные картинки. Надеюсь, никому не покажется сумасшествием, что я — в моих собственных ощущениях и представлениях — окукливался. Здесь мой язык стремится произнести: как бы окукливался, но я делаю усилие и сглатываю это как бы. Что характерно, я абсолютно не думал, что меня ждёт за той чертой куколки — кем я вылуплюсь оттуда. Я даже не думал, в жизни это будет — или по ту сторону смерти. Два месяца я изредка ходил по квартире и совсем изредка выносил мусор. Что характерно, метаболизм падал, и интервалы между мешками росли. Неделя — десять дней — восемнадцать. Последний мешок я вынес не потому, что он наполнился, а потому что начал пованивать. Потом я приспособился мусор, особенно гниющий, мельчить и спускать в унитаз. В помойное ведро, устланное мешком, отходили только шелестящие обёртки, они удваивали, утраивали дно — не более того, и я понимал, что этот мешок выносить уже не придётся. По крайней мере, мне. Правда, к этому времени мне дойти до унитаза или до входной двери уже было немного в лом. Подчёркиваю — не из-за физической формы, форма была замечательная. Однажды мне вдруг захотелось ни с того ни с сего встать на руки и потрогать люстру ногой — я встал и потрогал.
В октябре я залёг окончательно. Я прикрыл окно. Я поставил возле кровати пятилитровую ёмкость с водой, но приникал к ней очень редко. Там и сейчас осталось больше половины. На меня постепенно навалилась дрёма. Я всем своим существом качнулся навстречу ей. Это — знал я — была не смерть. Если говорить совсем точно, может быть, и смерть, но не только смерть, а новое рождение.
Я плыл в гигантских невесомых мирах и отметил в них три черты. Во-первых, там не было горизонта в земном понимании слова — то есть было видно, докуда добивал глаз. Во-вторых, эта красота не была ограничена условиями жизни человека — в основном, вокруг были ледяные горы изумительно синего цвета, а я свободно летел между них. В-третьих, здесь материя не была проблемой — да и материей до конца не была, то есть сто гор возникали с той же лёгкостью, что и одна. И я уже весь был здесь. Одного не было в этом мире — звука. Впрочем, нет — звук возник, еле слышный звон длинными порциями. Далеко не сразу я понял, что это телефон. И сразу принялся возвращаться, потому что здесь случайностей быть не могло.
Мало-помалу я очнулся в своей постели и смочил губы водой. Мобильник молчал, более того — на нём не значилось непринятого звонка. За окном мела ранняя метель. И тут снова донеслись звонки.
Я встал и пошёл к источнику звука. И что вы думаете — на кухне, на тумбочке у окна, под ворохом газет я обнаружил городской телефон. Никто не знал его номера, даже я не знал его номера. Я не платил за него — странно, что его не отключили. Я снял трубку.
— Аллё.
— Аллё, — ответил детский голос, — мама ушла, и мне страшно.
Что за дьявол?!
— А почему ты звонишь мне? Ты знаешь, кто я такой?
— Нет. Я просто набрал следующий номер.
— Что значит «следующий»? Говори яснее. Следующий за твоим?
— Да.
— А зачем?
— Я подумал: может быть, близкие номера близко расположены.
— А ты знаешь свой адрес?
Мальчик назвал адрес — он оказался неглуп; это действительно было близко от меня.
— И что ты хочешь — чтобы я пришёл?
— Да, — мне показалось, он заплакал.
— А куда ушла мама?
— Она не сказала.
— А она сказала хотя бы, что скоро придёт?
— Нет. Она сказала не бояться.
— Так не бойся.
— Я боюсь.
— Я боюсь, — ответил я, — мне не получится к тебе прийти.
— Хорошо, — ответил он, не споря, и повесил трубку. Я лёг и мгновенно провалился куда-то, где не было ледяных гор, не было ничего — даже пустоты и темноты не было. Я в ужасе отпрянул и оказался на своей кровати. Тогда я прошлёпал на кухню и позвонил с городского к себе на мобильник. Там вылез номер. Я запомнил его и позвонил на предыдущий.
— Аллё, — сказал мальчик.
Из того, что он не соврал насчёт выбора номера, не следовало ничего. Но я вспомнил то ничего, где только что был, и спросил:
— У тебя есть домофон?
— Есть, но он сломан. Поднимайтесь на шестой этаж, я открою дверь.
Я повесил трубку и выглянул в окно. Мело, но с моего восьмого ещё что-то было видно. Я примерно определил, куда надо двигаться, выйдя из подъезда. У меня не было настоящей зимней одежды, но я напялил на себя два свитера и куртку. Вышел — метель захлестнула меня.
Она мела отовсюду — но больше в правую щёку; я уворачивался и невольно менял направление движения, а потом наудачу корректировал. Что удивительно — ломаная провела меня вообще между домов, и довольно скоро я оказался в сердцевине какого-то гудящего белого киселя. Мне было страшно, что он открыл дверь — мало ли кто может к нему прийти. Если бы не он, я лёг бы в колыбель метели — не всё ли равно, где становиться куколкой; глядишь — выпорхнул бы к весне. Но из-за этого неведомого ребёнка я ускорился — и вскоре напоролся вон на то окно. Что ж, и здесь совсем не плохо, и, я думаю, мне удалось бы прекрасно окуклиться, если бы вы не мешали.
Глава 5. Проклятые вопросы
— Вот как! — негромко воскликнул интеллигент. — Плохому банкиру люди мешают.
Георгий только пошевелил бровями: если бы, мол, упрёк хоть косвенно относился к нему, он бы ответил, а так — мимо.
— Поучительная история, — подытожил Василий, прибирая таким образом в свои руки вожжи ведущего. — А теперь, если…